Читать книгу "Цветочный крест - Елена Колядина"

— Феодосьюшка, — медовым голосом испросила Матрена, — какой утиральник подать Юде Ларионовичу, тот, который ты на той седьмице закончила, али тот, на котором ты рдяных петухов вышила?

От стены отделилась золовка Мария с двумя полотенцами в руках.

— Все сама, все сама Феодосьюшка наша срукодельничала, — усердно заливалась Матрена. — Уж все-то лето ходила в полюшко, глядела, как лен растет. Сама своими белыми рученьками пряжу пряла, полотно ткала, на солнце белила, дни напролет вышивала… Уж мы ей рекли, де, мол, у батюшки твоего челяди сорок сороков, почто свои рученьки белые натужаешь?..

Феодосья возмущенно запыхтела на сундуке.

— Доченька, хватить прясть, встреть, усади жениха дорогого, — проворковала Василиса.

— Да нет уж, маменька, пока пряжение не закончу, с места не встану, — с издевкой изрекла Феодосья.

Василиса пихнула дочь в бок.

Матрена, румяная как кулебяка, загородила Феодосью и, рьяно вырвав из ея рук веретено, подтолкнула сродственницу к столу.

— Усаживайтесь, Юда Ларионов! — поклонилась Мария.

— Благодарствуйте.

Поднимаясь с сундука, Феодосья украдом спихнула с плеч одну из душегрей, после чего повеселела.

— Как промысел? — спросила она, перебив Матренину попытку набаять Юдушке, как мастерски печет Феодосья пироги, и как всю-то ноченьку пекла она рогульки для дорогого жениха.

Задав сей вопрос, Феодосья несказанно обрадовала Юду. Ибо он со вчерашнего дня, когда Извара Иванович подъехал к нему верхом и, не чинясь, предложил разговор об слиянии соляного промысла посредством женитвы, пребывал в трепете. Было Юде уже 20 лет, и давно он помышлял о браке. Но, будучи три лета сиротой, не знал, как этот вопрос изладить? Важивал он к себе в покои холопок. Но хотелось ему любовей с женой! Поэтому перспективе брака с Феодосьей Юда искренне обрадовался. И теперь с энтузиазмом принялся баять про соль, то и дело указывая ложкой на серебряную солоницу.

— Не просыпь, а то поссоришься с невестой, — опережая процесс сватовства с обручением, рекла Матрена.

— Какая я невеста? Нас еще и не сватали? — недовольно произнесла Феодосья.

— А кому сватать, ежели, Юдушка сиротиночка? Верно, Юдушка? — запела Матрена. — Мы эту вещь и без чужих сватов изладим?

— Сами договоримся, — подтвердила Василиса.

— Да уж у нас с Изварой Ивановичем все договореннось, — заверил Юда. — Моя варница да ваши четыре. Всего — пятерик. А ближайшая — в Соли Вычегодской. До нея скакать, не доскакать. Извара Иванович — из ума сложен муж! — обсказал, какие меры нужно принять, дабы пополнить наши общие кладези, погреба да наподгребья.

Юда осторожно взглянул на чумазую Парашку, размышляя, стоит ли раскрывать планы при челяди. Но желание предстать перед Феодосьей в самом выгодном свете взяло верх. «Да она, щурбан кривоглазый, кажись, в изрядном умовредии, и навряд ли чего поймет».

— Сперва поклонимся мы возом соли нашему воеводе да заодно доложим, что поганый народ утаивает от него, а, стало быть, от государевой казны, соляную подать. Воевода осерчает, начнет поборы с насилием, всю-то соль до крошечки из отребья вытянет, а после этого новую цену на соль можно будет хоть до небес поднять.

Холопка на коробе икнула.

— Ой, чучело, — возмутилась Матрена, — видишь, Юдушка дорогой, какие страхолюдные девки бывают?

Юда покосился на короб и прокашлялся, ничего не ответив.

— А наша-то Федосьюшка, как лепешечка в меду!

Феодосья возмущенно закатила глаза.

Матрена гнула свое. Упомянуто было и о белых рученьках, а так же ноженьках, и о том, как батюшка с матушкой кормили ея и одевали, не щадя живота своего.

Феодосья пыхтела. Юда же внимал Матрене с неподдельным вниманием, то и дело повторяя:

— Да уж и сам вижу!..

В протяжении всех этих бесед и событий сердце Юды так размягчилось, что рукоделие, принесенное Феодосьей, он рассмотрел с необычной душевною ласкою, лишь самую малость выказав свое мужеское мировоззрение.

— Откуда же ты, Феодосья Изваровна, ведаешь, что земная твердь плавает в окиянах?

— Розмышяла об сим многие часы, — радостно призналась Феодосья. — Брат мой Путила, да и другие купцы рассказывают, что, ежели, на Сивер по Двине обозом поедешь, уткнешься на студеное Сиверское, али Белое море. На Казанские, Астраханские земли поедешь, али к крымцам, уткнешься в Евксинское, по иному — Черное море. По Двине товар повезешь, опять в море ткнешься — в Балтийское. И так кругом, куда не глянь, вокруг тверди — окияны соленые.

Упоминание про соль Юде понравилось.

— Значит, твердь земная плавает в неопределенном, сиречь безразмерном, окияне. Вот только в каком сосуде плещется сей окиян? Ведь без сосуда он бы растекся? А куда растекся — тоже вопрос? Вот над чем я сейчас размышляю.

Юда глядел на Феодосью, вылупив белесые зенки и раззявив рот. Наконец он встряхнулся, закрыл хлебало и нахмурился. Оглянувшись на спящих женщин, Юда сжал пясть и осторожно приставил ей к Феодосьиному виску. Поталкивая легонько кулаком, Юда пригрозил:

— Вот тебе за эти розмышления, вот тебе! А как станешь моей женой, выбью я из тебя сии мысли не пястью, а палицей.

Феодосья охнула и сжалась. В груди у нее запекло.

Юда дернул из ея дланей рукоделие.

Феодосья очнулась. Вырвала вышивку и завопила:

— Ах ты, соленая борода! Изыди вон, прыщ соленый! Али ты не видишь, тошно мне от твоих рыбьих зенок! Синие я люблю!

Василиса с Матреной подскочили на сундуках. Парашка свалилась с короба.

— Окромя синих глаз не нужны мне другие!

Золовка Мария вскочила с лавки, ринулась к Феодосье и зажала было ей рот ладонью. Но вдруг охнула и изринула иерихонским воплем:

— Рожа-а-аю!!

Глава пятая РОДИЛЬНАЯ

— Умираю, баба Матрена!..

Мария голосила уже несколько минут. Но, все призывы Матрены покинуть обеденные покои и споро досягнуть обиталища, в котором есть ложе с постелью, не досягали ушей перепуганной роженицы. Позабыв про Феодосью, едва не нарушившую даннословия сберегати в украде тайный поход на скоморошьи позоры, Мария поковыляла было к дверям, но возле печи взвыла еще голосистее и согнулась серпом. Она вцепилась в опечье, словно бражная баба в угол кабака, и никак не желала лишаться этой подпоры.

Василиса и повитуха тянули ея за подруки, дружно хуля.

— Чего же ты деяшь-то, Мария? Ведь, печь разворотишь!

Полоротая Парашка азартно влезла в печной закут и попыталась, было, оттудова повыпихивать роженицу. Но ослабы Парашкины действия не принесли, лишь обрызгала она от усердия всех сплюной да опахнула скаредьем. Дружно обозвав холопку ехидной, пучеглазым нощным враном и сучьей лапой, женщины погнали ея вон, подальше от роженицы.