Читать книгу "Война перед войной - Михаил Слинкин"

— Нравятся? — спросил Дмитрий, кивая на бело-красную пачку.

— Почему нет? — улыбнулся лейтенант. — Табак хороший, и название наше — «Ленинизм-марксизм». Партийные сигареты.

«Шутит или в самом деле считает эти сигареты „партийными“?» — засомневался Дмитрий, но уточнять не стал. Хотя он и раньше с недоумением замечал, что многие офицеры сразу после апрельского переворота неожиданно сменили пристрастия и перешли с «Винстона» и «Кэмела» на «L&M».

— Задержанных сегодня много, — закурив, сказал Дмитрий, чтобы поддержать разговор.

— Нет, как обычно, — ответил лейтенант, затягиваясь «партийной» сигаретой. — Хотя бывает и больше, так, что места в коридоре не хватает.

— Куда их потом? Отпускаете?

— Всяко бывает. Отпускаем некоторых, тех, кто случайно попались, скажем, нарушили комендантский час, как те трудяги, которые сегодня поперлись на поля затемно. — Лейтенант говорил, указывая на сгрудившихся в коридоре у выхода на веранду крестьян. — Но таких мало. Остальные — враги нашей власти, «братья шайтана», бандиты и просто уголовники.

«Братьями шайтана» огульно называли всех сторонников оппозиции, выступившей против кабульских властей под исламскими лозунгами, а не только последователей Ассоциации «Братьев-мусульман».[19]

— Так куда же их? — повторил вопрос Дмитрий.

— Что с ними возиться? — как на собрании, подогревая сам себя революционной риторикой, зачастил лейтенант. — Борьба у нас классовая, эксплуататорам и идеологическим противникам не должно быть пощады. Вы ведь у себя тоже не особо церемонились: чуть что — в Сибирь. А у нас страна маленькая, Сибири нет, поэтому всех в зиндан или сразу в Пакистан, — и улыбнулся еще детской улыбкой непроизвольно сложившемуся двустишию на рифму «ан».

Дмитрий хотел было напомнить лейтенанту наверняка ему известное по школьной программе стихотворение на другую рифму: «Тебе, не сострадающий другим, мы человека имя не дадим», — но вовремя остановился. Подумалось, что у опьяненной революцией афганской молодежи нынче в кумирах другие классики с европейскими фамилиями, полностью вытеснившие из их сознания гуманиста Саади, да и начисто выбившие из памяти собственную народную мудрость, которая гласит: «Сто друзей — мало, один враг — много».

Продолжать начатый лейтенантом разговор Дмитрий не стал. Но, если в начале его он думал вернуться в комнату, обойдя здание резиденции по веранде, то, поговорив с лейтенантом, он все же решил вновь войти в коридор. Задержанные афганцы не могли не понимать, какая участь им уготована, и Дмитрий хотел еще раз убедиться, что, зная безысходность своего положения, они все же держатся спокойно, с достоинством и ничуть не выказывают страха перед заключением или, более того, смертью. Да, пуштуны горды и бесстрашны, как все мусульмане они фаталисты и верят в загробную жизнь, для многих из них жалкое существование здесь оправдывается только надеждой на предстоящее обретение райских кущ и общества небесных гурий. Но неужели это дает им такую силу, чтобы совершенно не страшиться ни близких мучений, ни даже смерти?

Дмитрий бросил сигарету и шагнул в немного посветлевший коридор. Солдат-часовой, стоя рядом с землевладельцем, шарил глазами, выбирая, кого еще отправить пинком на допрос. Феодал повернул голову в сторону часового, их взгляды встретились. Солдат с бронзовым от солнца крестьянским лицом, еще недавно молившийся на «своего» феодала, спасавшего его от голодной смерти в неурожайные годы, подбрасывая муки и риса семье соплеменника, явно был в замешательстве, не зная, как ему поступить. Постояв немного, раздумывая, он наконец пробормотал: «Пожалуйста», — и кивнул на дверь, так и не решившись использовать по назначению высокий армейский ботинок на толстой подошве. Феодал приподнял ладонь руки и слегка махнул ею вроде бы в знак согласия, но скорее в качестве поощрения бывшему землепашцу, поступившему правильно в затруднительной ситуации.

Стараясь, по возможности, не очень назойливо рассматривать привезенных сюда в столь ранний час афганцев, Дмитрий прошел в комнату. Нет, не было ни дрожащих рук, ни бегающих взглядов, ни тем более истерик, хотя многие задержанные были еще в юношеском возрасте. Но смерть все же незримо присутствовала, отражаясь в глазах, в которых, однако, ожидаемого страха перед ней Дмитрий так и не сумел обнаружить.

Воспоминания отвлекли Дмитрия, а между тем время перевалило за полночь и часовые у дверей палаты, наверное, уже сменились. Дмитрий вышел в коридор. Он не ошибся, с нулей была смена таджика. Часовые, пользуясь тем, что вестовой ушел, поделили по-братски его табурет и сидели спина к спине, опираясь руками на винтовки. При виде Дмитрия оба вскочили, вытянулись, как перед начальником, вскинув подбородки, и даже попытались щелкнуть каблуками — весьма популярный среди афганских нижних чинов «строевой» прием, для исполнения которого со звонким щелчком они набивают на внутренние обрезы каблуков стальные пластины.

Дмитрий, обращаясь к таджику, спросил про контин.

— Контина нет, — ответил солдат. — Но утром, прямо за воротами госпиталя, в дукане, можно купить все, что пожелаете.

— Что ж, с этим подождем до утра, — согласился Дмитрий. — А сейчас пошли во двор умываться.

Солдаты не стали, как прежде, брать винтовки наперевес, а закинули их за плечи — вольность, которую они вряд ли позволили бы себе днем на виду у начальников и больных. Дмитрий сразу отметил это и предложил таджику:

— Скажи напарнику, пусть отдохнет. Хватит и одного конвоира.

Таджик перевел. Второй часовой снял с плеча винтовку и присел на табурет. Дмитрий двинулся к лестнице, таджик догнал его и пошел рядом, а не сзади.

«Вот и хорошо, — подумал Дмитрий. — Вроде как уже не конвой, а охрана».

В госпитале было тихо, лампочки потушены, только на первом этаже пробивалась полоска света из-под двери приемного покоя: он одновременно использовался и как комната дежурного медперсонала. Похоже, спали все, кроме главврача. Вышли во двор. Освещенный только полной луной, он был безлюден, а расплывчатые, серые, с легкой синевой тени придавали ему сумрачный, даже немного пугающий вид декорации к фильму, явно не комедийного содержания. Где-то невдалеке выли шакалы, дополняя подходящим звуковым оформлением мрачную картину захолустного дворика городского предместья. Дмитрий поежился. Захотелось обратно в палату. Но он все же добрел до бассейна, уселся на парапет и закурил. Таджик отказался от предложенной сигареты и полез в карман за насваром.[20]Вытащил плоскую жестяную коробочку, открыл ее, взял двумя пальцами щепоть жгучего зеленого порошка и заложил его за губу. Помолчали.