Читать книгу "Я – снайпер Рейха. На его счету 257 жизней советских солдат - Йозеф Оллерберг"

Тяжелые бои продолжались, и 144-й горнострелковый полк был вынужден снова и снова вести отвлекающие атаки, чтобы остальные части имели возможность организованно отступить. Полк был обескровлен в ходе этих операций, но продолжал доказывать, что он способен удержать позиции, несмотря на массированные атаки русских. Порою немецким пехотинцам удавалось даже развертывать небольшие контратаки. Однако истощенный полк нес при этом невероятные потери, столь большие, что даже само его существование оказалось под угрозой. Целые роты 144-го полка были истреблены вплоть до последнего бойца.

После четырех дней кровопролитных боев, 12 февраля 1944 года немецкие войска получили приказ к общему отступлению с Никопольского плацдарма. Полк был настолько обескровлен и так долго не получал обеспечения материальной частью, что в нем к этому моменту не осталось тяжелых орудий, а у каждого пехотинца оставалось всего около пяти или десяти патронов к личному оружию. В столь суровых обстоятельствах при нападениях врага именно снайперы становились «артиллерией» немецких частей. Только мы, прикрывая части сзади, могли удерживать преследующего нас противника на безопасном расстоянии. Поэтому для сохранения боеспособности своих снайперов каждый немецкий боец собирал русские патроны всегда, когда только появлялась такая возможность.

Только благодаря величайшим усилиям и ценою значительных потерь 3-я горнострелковая дивизия вырвалась из мешка и достигла новой линии немецкого фронта у города Ингулец. Погода переменилась и стала одновременно врагом и союзником. Она была врагом, поскольку обрушила буквально град снега и льда на поредевшие ряды изнеможенных немецких стрелков, которые в ходе отступления не имели сколь-либо серьезной защиты от такого ненастья. При этом погода выступала как союзник, поскольку при таких погодных условиях русские не могли осуществлять организованное преследование.

Пехотинцы в апатии брели через степь. Ледяные кристаллы, подобно иглам, вонзались в их лица. Термометры показывали, что температура упала до минус пятидесяти градусов Цельсия. Каждый, кто переставал идти или падал на землю, получал серьезное обморожение всего за несколько минут, что зачастую приводило к летальному исходу. Железные подковы горных ботинок передавали холод ступням. Они обмораживались в ботинках и пропитанных потом носках. В результате многие стрелки могли передвигаться только ползком. Медики были не в силах оказать бойцам серьезную помощь, поскольку все их жидкие препараты замерзли прямо в ампулах. Только для самых тяжелых случаев у врачей было несколько ампул морфия, которые они носили у себя во рту. Раны немедленно замерзали и покрывались ледяной коркой. Когда в снегу находили труп замерзшего русского, то за его зимнюю одежду завязывались драки. И воистину счастливчиком оказывался тот, кому удавалось заполучить шапку-ушанку или валенки.

Однако стрелки беспрестанно поддерживали движение друг друга. Стоило мне замедлить шаг, как я получал пинок ботинком или удар винтовочным прикладом. Точно так же поступал и я, увидев, что кто-то пытается остановиться. Но, несмотря на эти меры, многие обмораживались или даже погибали — настолько они ослабли. При этом бойцы с громадными усилиями продолжали тащить своих раненых до тех пор, пока у тех была надежда на выздоровление. Когда все вьючные животные были съедены, то безнадежных стали безжалостно оставлять позади.

Покрытое льдом оружие стало бесполезным. Невероятный холод сжимал сталь, и нельзя было даже передернуть затвор. Высокое качество немецкого оружия, где каждая деталь была плотно подогнана к другой, теперь работало против нас. Русское оружие, в противоположность германскому, было сконструировано так, что допускало значительные отклонения в размерах деталей, а потому исправно служило своим владельцам даже в морозы. Замерзшая, как камень, земля, также не позволяла сооружать оборонительные позиции. Только животный инстинкт самосохранения заставлял нас двигаться дальше по сжиравшей нас степи под ударами постоянно усиливавшегося бурана. Словно в трансе, едва живой от голода и усталости, я, спотыкаясь, брел по колено в снегу. Капюшон стягивал мое лицо, вымокшая камуфляжная куртка сжалась на мне, а снайперская винтовка у меня на спине буквально вмерзла в ткань, которой была обернута. Холод был практически непереносимым.

Впереди появились неясные силуэты фермы, и сквозь серую дымку непрерывно падающего снега стала видна большая куча соломы. В это мгновение земля неожиданно ушла у меня из-под ног. С криком я провалился в яму, которая была прикрыта снегом, и через миг понял, что смотрю прямо в искаженное зловещей ухмылкой замерзшее лицо мертвого русского солдата. Я, как оголтелый, на четвереньках продираясь сквозь снег, выскочил на поверхность.

Стрелки вдруг заметили движение на выгоревшей ферме, до которой теперь оставалось всего около тридцати метров. Словно наэлектризованные, мы начали искать, чем защитить себя, но замерзшие руки не могли держать оружие. Впрочем, в любом случае оно было покрыто льдом и не могло быть применено. Обрывки плащ-палатки, в которые была завернута моя винтовка , крепко примерзли к ней и также делали ее бесполезной. Ветер доносил до нас обрывки русской речи. Все остановились, с тревогой дожидаясь, что русские откроют огонь. Но ничего не случилось. Минуты ожидания медленно тянулись одна за другой, пока не стало ясно, что русские также не готовы к бою. Обе стороны осторожно отступили.

Наступила ночь, и снег пошел еще сильнее. Немецким пехотинцам нужно было во что бы то ни стало укрыться от непогоды. Руководимые инстинктом стрелки направились к большому стогу соломы, который мог стать их единственной защитой от бушующих сил природы. Мы решили воспользоваться им, исчерпав последние силы сопротивляться нарастающему ветру. Теперь нужно было как можно скорее добраться до убежища. Еще несколько шагов, и мы были там. Пехотинцы поспешно зарылись в стог и, подобно молодым поросятам, жались друг к другу. Так мы пережили буран. Два дня и две ночи он безудержно ревел, не успокаиваясь, и даже законы войны не смогли противостоять его воле. Тот же стог соломы стал убежищем и для русских, которые залезли в него с другой стороны. Не имея возможности сражаться, немецкие пехотинцы и их беспощадные противники оставались в стогу, отделенные друг от друга всего несколькими метрами соломы.

Утром 20 февраля буран начал стихать, и мы обнаружили, что наше оружие, защищенное от холода, снова стало работать. Среди пехотинцев распространилась нервозность при мысли о предстоящем бое с русскими, находящимися по другую сторону стога. Никто не знал, как и где начнется этот бой. Трое стрелков выбрались на поверхность, чтобы произвести разведку. Вернувшись через полчаса, они прояснили ситуацию. Ко всеобщему облегчению, оказалось, что русские отступили рано утром.

И снова стрелки тащились по снегу в новый район боев. Прибыв туда, мы были на грани физического истощения. Но полк в последний момент достиг армейского склада и получил боеприпасы, провиант, одежду и одеяла. К нам поступило даже небольшое пополнение. Стрелки разместились на руинах деревни и обосновались там на несколько дней.

С тех пор, как я был прикреплен к штабу батальона, я получил доступ к такой роскоши, как крепкий блиндаж и даже печь. Я мечтал в уютном углу, когда капитан Клосс вернулся с полкового совещания. Дрожа от холода, капитан сразу уселся перед печкой и вытянул свои ноги в мокрых ботинках к самому огню. На него напала усталость, и, прислонившись к стене, Клосс уснул. Через некоторое время я посмотрел на него и увидел, что ботинки капитана задымились. В тот же миг офицер с криком вскочил и, прыгая по комнате, заорал: