Читать книгу "В ожидании Конца Света - Марианна Гончарова"

А на тому боці, там живе Марічка,

В хаті, що сховалась у зелений бір…

Вот в каком прекрасном месте мы живем. И что? 600 лет коту под хвост? Это как-то нелогично для небесных сил — вот так вот взять и все и всех… Кто вообще это решает? Почему все так происходит?! Что это делается?! Зачем тогда все?! Прекратите! Немедленно прекратите! Не смейте! Только попробуйте тронуть моих детей! Только посмейте! А то… А то… Я…Я! Я!!!

Я МАМЕ СКАЖУ!!!

* * *

Раз-два-три-четыре… пятнадцать… тридцать… Ффууу… Как только их пьют, эти капли успокоительные.

А вообще, стоп! Ведь конец света однажды уже объявляли. Я помню. Было-было. Это было… А? Что это?..

Па-дам! Па-дам! Па-дамм! О, опять музыка? Интересно, она действительно откуда-то звучит или это слуховые галлюцинации?

Прекрасная музыка… Па-дам! Па-дам! Па-дамм! Я покачиваюсь всем телом, я кружусь в темноте и тихонько пою вместе с обворожительной Пиаф: па-дам, па-дамм, па-дамм!

Вчера вдруг встретила Милявского. Приехал зачем-то из Германии. Опять не поздоровался, узнал ведь, вздрогнул, но все равно не поздоровался. Помнит. Ох, я же молодец. Какая же я молодец.

Па-дам! Па-дам! Па-дамм!

А что, я писатель. Я могу. Имею право!

Па-дам! Па-дам! Па-дамм!

Могу-могу!

Хотя я тогда взяла за основу только его характер. Я изменила его имя, я придумала ему другую внешность, другое место жительства, я сделала его старше, я даже поселила в его доме кота. Кота! Он ведь ненавидел котов! Он ненавидел котов всей душой!

В конце концов я поменяла ему жену, любовницу и место работы. А он все равно понял! Он сразу себя узнал! И как только прочел, обиделся, дурак такой, и перестал здороваться.

Па-дам! Па-дам! Па-дамм! Па-па-па-па-па-па па-дам! Па-дам! Падам! Па-дамм!..

Когда в первый раз пошел слух — конец света, ой-ой, конец всему, люди тогда к этим самым концам света были еще непривычные и поэтому очень верили телевизору, газетам и всяким слухам. Так, помню, в 1999 году он впервые и прибежал к нам. Мы тогда работали в одном большом здании, наше переводческое бюро — в одном крыле, а его, Милявского, отдел — в другом. Отдел, прости госсподи, культуры. Тогда он примчался к нам весь в слезах и спрашивал, как спастись, как ему лично спастись.

Да, он знает, что все могут погибнуть, да, он знает, что дети, он знает, конечно-конечно. Но он не об этом сейчас, он спрашивает, как ему лично, ему, Милявскому, как ему спастись. А? А?

— Ты хочешь остаться один на планете? — спросила я.

— Да, — бесхитростно и кротко ответил он. Весь такой расстроенный, такой несчастный, поднял полные муки очи: — Как же, этсамое, как же мне спастись, а? а?

Милявский. Он, крепенький был такой, удрал из села Коленкивци, там он в клубе директором служил, зимой холодно, никто не ходил. Летом — тем более — работа на полях, в огородах, в садах, никто не ходит. А требуют отчеты круглый год, трудно. Опять же в библиотеку никто не ходит. А он же был не только директором клуба, а еще и библиотекарем. Сидит, отчеты и библиотечные формуляры заполняет круглый год. И когда проверка приехала, выяснилось, что баба Паня, его, Милявского, личная тетка, большой поклонник Джека Лондона. Или что девочка Инна Возняк каждую неделю книжки меняет. Хорошие, умные взрослые книжки. Выяснилось, что Инночке четыре года. Нет, никто не отрицает, что гении есть, но не Инночка. Ни она, ни та самая баба Паня, которая ее нянчила, читать не умеют. Были неприятности.

Тогда Милявский женился на главной архитекторше района, косматой суровой одинокой даме, расправил крылья и захотел стать директором музыкальной школы. А что? И стал. А что? Подумаешь: непонятно чего хотел от учителей. Или вдруг выгнал всех музыкантов убирать двор. А что? А то, что подслушивал и проверял по секундомеру, сколько идет урок, — так он же директор. И что отлавливал учеников и задавал интимным шепотом вопросы, а что учителю подарили на Восьмое марта. И что интриговал, вызывал учителей по одному, выспрашивал сплетни, кто с кем. Имел право! Дружил сначала с одними. Потом с другими. Путем угощения коньяком. Сначала одних угощал коньяком, потом других. Причем варьировал, дорогой коньяк сменялся на дешевый. Люди нервничали. Спрашивали друг друга: тебя каким сегодня коньяком угощали?.. И директора стали ненавидеть все, кто любил дорогой коньяк. А дорогой коньяк, как выяснилось, любили все.

Милявский пошел дальше. Запретил «водить слона», то есть подрабатывать на свадьбах, крестинах, юбилеях. Проверял, подглядывал, выспрашивал, ябедничал в финотдел.

Надоел до чертиков. Дальше — больше. Захотел отобрать у прекрасного музыканта, у потомственного мастера по изготовлению духовых молдавских и буковинских инструментов, известный в стране и за рубежом национальный оркестр.

— Как это? — сказал Милявский. — Я ж, этсамое, директор музыкальной же ж школы, а ты кто? Да у тебя ж, этсамое, музыкального ж образования нет!

Варежка Иван Васильевич, драгоценный для всех нас музыкант, человек объединяющей силы, центр радости и вдохновения, растерялся просто от такого обнаженного хамства и не выдержал — слег с сердечным приступом. Не мог понять: за что, почему? И все, даже любители дорогого коньяка, не могли понять. Но поняли. Потому что Милявский хотел сам стоять и махать. И не только стоять. Но и ездить. И кланяться. Фестивали, Европа, Канада же! Вот Канада раз в год, этсамое — дни Украины в Торонто! Телевидение! Президентские концерты! Какой еще, этсамое, Варежка, ну?! Он! Милявский! Сам возглавит! Сам! Оркестр — это вам не что-нибудь! Это… Короче, все. Вот поэтому не спалось ему, и жена-архитекторша как-то сказала: а в чем дело, Милявский, что такое, почему оркестром руководит какой-то старый Варежка, в чем дело, спрашиваю тебя? И Милявский утром пришел, отобрал оркестр, да и выгнал Варежку. Как в сказке про избушку лубяную и ледяную.

Костюм пошил себе Милявский. Шикарный. Долго тщательно выискивал в магазинах сорочку с запонками, чтобы, когда дирижировать, они блестели в свете прожекторов. Архитекторша попросила кого-то — ему из-за рубежа привезли. И терзал Милявский оркестр нещадно. Каждый день репетиции, репетиции, репетиции.

Ну оркестр — это же не только инструменты, зал, пюпитры, ноты. Это еще и люди. А музыканты, это ведь народ не очень простой. Чуткий. Особенный. На репетициях — ладно — играли, как учил предыдущий руководитель. Играли нормально, ничего. А перед концертом все договорились — элементарно — диезы, бемоли — игнорируем. Все играем дружно, красиво, дирижера глазами жрем, а где диез или бемоль — смотрите внимательно! — не играем.

И ведь вот же какие восхитительные сплоченные хулиганы, какие молодцы! На дирижера действительно смотрят преданно, играют дружно, но что-то не так. Никто из слушателей неискушенных — а там же чиновники, райком партии тогда был еще, исполком, уселись все на седьмой ряд — никто понять не может. Вроде играют как всегда. Но не так! И оркестр все делает — встали, когда надо. Сели, повернулись вправо-влево, пританцовывают ногами, глазами, плечами поигрывают, покрикивают: э! э! э! А звучит как-то… издевательски. Объяснить невозможно, но издевательски…