Читать книгу "Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер"

Это была странная песенка. Такой никогда не слышали в ткацкой мастерской. Не из пуримшпиля и не немецкая любовная, а что-то чужое и в то же время очень свое, близкое и понятное. Тевье принес эти песенки в мастерскую несколько недель назад. Никто не знал, откуда они берутся, кто их сочинил. Просто Тевье вдруг стал петь их за работой. Например, песенку о богатом хозяине, который пьет пиво, курит сигары и, когда его рабочий плачет за станком, поучает его:

Перестань проливать свои слезы,

Ты же ими товар запятнал.

Как бы мастер там слез не увидел

И с работы тебя не прогнал.

Реб Хаим Алтер уже слышал от своего слуги о вызывающей песенке, распеваемой в его мастерской. Он не мог расслышать слов, которые произносил сейчас Тевье, но понял, что это та самая песенка, где он, реб Хаим Алтер, упоминается со своими сигарами. Он приставил руку к уху.

— Что ты такое поешь, Тевье? — спросил он с вымученной улыбкой.

— Песенку, — сказал Тевье, не поворачивая головы.

— Субботнее песнопение? — притворился ничего не понимающим реб Хаим Алтер. — Ну так что же ты остановился? Дай мне послушать. Это что-то такое, что поют на исходе субботы?

Тевье не ответил. Он перестал петь себе под нос.

Реб Хаим Алтер взглянул на кисти на углах его арбоканфеса, на маленькие, тонкие, почти некошерные кисти и, недовольный, вышел из мастерской.

— Эх, Тевье, — сказал он. — Эх, Тевье.

Взгляды всей мастерской сразу же устремились на Тевье. Слуга Шмуэль-Лейбуш смотрел на него с нескрываемой яростью. Реб Хаим Алтер пришел в собственную мастерскую в хорошем, субботнем расположении духа, а этот ткач в маленьком потрепанном арбоканфесе своей дурацкой песенкой испортил ему настроение. Но долго помнить обиду реб Хаим Алтер не мог. К тому же он встретил у себя дома того, кого хотел видеть, и его лицо просветлело.

— Доброй тебе недели! — радостно приветствовал он гостя, отечески крутя ему ухо. — Ах ты, сорванец этакий!

Это был Симха-Меер, сын реб Аврома-Герша. Он сидел с мальчишками реб Хаима Алтера и играл в записочки. Не по годам крепкие мальчишки реб Хаима Алтера были больше его, мускулистей, шире в плечах. Но учились они с ним в одном хедере, у реб Боруха-Вольфа. Они привязались к Симхе-Мееру. Туповатые и веселые, они позволяли этому малышу командовать ими, проигрывали ему в записочки все свои деньги. Реб Хаим Алтер был очень доволен тем, что маленький Симха-Меер дружит с его сыновьями. Парень славился острым умом, все знал и всюду совал свой длинный нос. Он ко всему прислушивался и разговаривал совсем как взрослый. И в отцовскую контору он часто захаживал. Любил вести счета, и чем хитрее и запутаннее они были, тем больше удовольствия он получал. Сколько раз реб Хаим Алтер вел сложные подсчеты и не мог в них разобраться, а Симха-Меер щелкал их как орехи. Разговаривая с собой, слюнявя карандаш, он писал цифры, вычитал, складывал, умножал — причем все это по-домашнему, по-простому, — и его результаты всегда были абсолютно точны. Сам реб Хаим Алтер остротой ума не отличался, но сердился на своих сыновей за то, что и у них такие же, как у отца, головы.

— Вы просто мужланы какие-то. А он голова, — говорил он им, указывая на маленького Симху-Меера. — Когда-нибудь он всю Лодзь обведет вокруг пальца…

В отцовском мозгу уже крутилась мысль о практическом закреплении этого знакомства, о возможности получить парня в женихи Диночке, его единственной дочери. Правда, он еще мальчишка, даже бар мицвы не достиг, и со свадьбой придется подождать несколько лет, пока ему не исполнится хотя бы шестнадцать. Но о сватовстве можно было и сейчас договориться. Надо поймать его вовремя, иначе найдутся другие охотники. И реб Хаим Алтер от всей души привечал маленького Симху-Меера в своем доме.

— Диночка, — позвал он, — дочь моя! Подай гостю чаю со штруделем.

Диночка не слишком охотно подала чай одетому в атласный субботний лапсердак и бархатную шапочку хасидскому мальчишке, сидевшему за столом и смотревшему на нее своими плутоватыми хасидскими глазами. Он не переставая крутил головой, как птица, которая ищет зернышки, и от его длинных, светлых, закрученных пейсов плясали смешные тени на стене.

Она никогда не испытывала к нему симпатии. Он был неприятен ей с тех пор, как повадился развязывать голубую ленточку в ее волосах и сыпать в них песок. К тому же она уже несколько лет училась в нееврейском пансионе, где ей забивали голову историями про королей, рыцарей и героев, где ее, дочь хасида, посвящали в церемонии и обычаи иноверцев. В этом же пансионе она научилась танцевать и играть на клавире, она участвовала в ученических представлениях, и ей всегда доставалась роль придворной дамы в кринолине. Темноволосая, голубоглазая, рослая и красивая, она была популярна среди своих нееврейских подруг. В неполные тринадцать лет она прочла уйму немецких и французских романов о графах, князьях и баронах, о дуэлях и романтической любви. И сама уже мечтала о рыцаре, который прискачет на вороном коне, похитит ее из родительского дома и увезет в одинокий замок, стоящий где-то на вершине горы.

Диночке было смешно смотреть на хасидского мальчишку, который ни минуты не может высидеть спокойно, который всюду сует свой нос, разглядывает все бумаги, лежащие на столе, и все время что-то выискивает.

Но хотя ей не нравился Симха-Меер, он очень нравился ее отцу, щипавшему его за щечки. Не будучи человеком семи пядей во лбу, он испытывал глубокое почтение к илуям, а Симха-Меер слыл илуем.

Диночка быстро поставила перед мальчишкой чай и отстранилась. Она торопилась к своим книжкам, но отец удержал ее.

— Ты не узнаешь его, Диночка? — удивился он. — Это же сын реб Аврома-Герша, Симха-Меер. Он очень хорошо умеет писать.

Его веселые черные глаза блеснули, и он велел Симхе-Мееру отеческим тоном:

— Покажи, Симха-Меер, как здорово ты пишешь письмо по-немецки. Пусть она не думает, что в их нееврейских школах можно выучиться и стать человеком. Изучая Гемору, можно выучиться куда лучше, если голова подходит для Геморы…

Симха-Меер самым изящным почерком написал по-немецки торговый документ, аккуратно выписывая готические буквы. Он писал некоему герру Гольдману в Лейпциг, как его научил домашний учитель, бухгалтер Гольдлуст.

«Глубокоуважаемый герр Соломон Гольдман!» — писал он, стараясь делать это как можно лучше.

Диночка, едва сдерживаясь, выбежала из залы и, влетев в комнату матери, так громко расхохоталась, что у Привы затряслись все ее светлые локоны в парике.

Реб Хаим Алтер восхищался почерком мальчишки, он в восторге причмокивал своими мясистыми губами и решил про себя, не откладывая, послать сватом к отцу Симхи-Меера богача Шмуэля-Зайнвла Александерера, чтобы уже сейчас поговорить о женитьбе.

— Шмуэль-Лейбуш! — позвал он слугу, который все еще возился со счетами и совсем в них увяз. — Завтра, если будет на то воля Божья, отправляйся к Шмуэлю-Зайнвлу Александереру и скажи ему, чтобы он зашел ко мне. Он мне очень нужен, слышишь!