Читать книгу "Секретный сотрудник - Хуан Мирамар"

Подошел продавец и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь.

– Спасибо. Я так, смотрю просто, – сказал Кузниц и вышел из магазина.

– Ну что, – спросил Гонта, – как явка? Удачно прошла?

– Какая явка? – изобразил удивление Кузниц, зная, что Гонта все равно не поверит. – Сувениры зашел посмотреть – место-то историческое.

– А… сувениры… ну ладно, – сказал капитан военной разведки и хитро прищурился.

«Черт с ним, – подумал Кузниц, – пусть думает, что хочет». Он ничего не ответил и специально замедлил шаг, чтобы посмотреть на спину Гонты. Пятно было на месте, и опять ему стало как-то не по себе в компании «условно убитого» капитана.

Эджби уже ждал их, сидя за тем же столиком, что и утром, хотя было еще без пяти восемь.

– Что ты так рано? – спросил Кузниц, когда они подошли к столику.

– У нас мало времени – это довольно далеко, – ответил Эджби и вопросительно посмотрел на живописную фигуру Гонты, возвышавшуюся возле столика.

– Извини, Абдул, – сказал Кузниц быстро по-английски, надеясь, что Гонта не разберет его скороговорку, – это мой сослуживец, Гонта, капитан военной разведки, но этого я не должен знать и тем более тебе говорить. В общем, извини, я проболтался про казака, а он напросился посмотреть на соотечественника. Это же не тайна, правда? Пожалел я его, он подстреленный, условно убитый сегодня ночью – пятно у него сзади на спине и на другую форму перешло. Странно как-то и жутко, правда?

– Потом поговорим, – ответил Эджби, встал, протянул Гонте руку и представился: – Эйб Эджби, Служба тыла.

– Капитан Гонта, Украинский отряд, – капитан пожал протянутую руку и тяжело уселся на хрупкий стул. Сел и Кузниц, подозвал официанта и заказал, не спрашивая, всем экспрессо.

– Fate presto, prego,[43]– сказал он официанту, продолжая свои упражнения в итальянском; официант опять ответил на английском, но принес заказ очень быстро.

Пока пили кофе, Гонта сражался с английскими временами, объясняя Эджби свое желание поговорить с предком, слова «предок» он не знал и называл «потерянного» казака grandfather – дедушка. Эджби вежливо улыбался. Как для общевойскового училища, английский у Гонты был терпимый и достаточно понятный, и Кузниц обрадовался, что не надо будет переводить.

Допили кофе, Эджби сказал, что машина у него за углом, и скоро они уже ехали в военном джипе на окраину Валетты, в тюрьму, где, как оказалось, содержался «потерянный» казак.

– Он довольно агрессивно себя ведет, – рассказывал по дороге Эджби, – очевидно, от испуга. Ничего не понимает или делает вид, что не понимает – с ним на каких только языках не пытались говорить. По-украински тоже пытались, профессор-славист один, так казак его едва не задушил. Вот после этого случая и было решено поместить его в изолятор.

Гонта усомнился, что какой-то там иностранный профессор мог достаточно хорошо знать такой сложный язык, как украинский, и заверил Эджби, что уж он-то сумеет договориться с соотечественником, из какого бы времени тот ни был. Эджби вежливо сказал, что не сомневается в лингвистических талантах капитана, но если казак попал к нам из какого-нибудь далекого времени, язык с тех пор мог существенно измениться и понять им друг друга будет сложно.

– Украинец украинца всегда поймет, – заявил Гонта и на некоторое время замолк, но когда они уже выбрались из города и ехали по окраинам, вдруг поинтересовался, что в ведомстве Эджби думают об этом переселении во времени.

Эджби ответил, что в Управлении тыла об этом едва ли думают (Гонта при этом понимающе усмехнулся). А вот сам Эджби полагает, что никакого переселения во времени не происходит, а происходит нечто вроде клонирования: сила, вызывающая перерождение оружия, создает своего рода инкубатор, в котором чрезвычайно быстро «оживают» и развиваются клоны органических остатков, находящихся на этом месте.

Теория Эджби была довольно необычной, по крайней мере, Кузниц ничего такого прежде не слышал. Заинтересовался и Гонта и даже попросил Кузница перевести, чтобы убедиться, что он правильно понял. Кузниц перевел. И тут они как раз подъехали к воротам тюрьмы – заведения, единственного на Островах и, как оказалось, сверхсовременного: здание выглядело снаружи, как многоэтажный офис какой-нибудь большой фирмы, и ничем не напоминало тюрьму – никаких решеток, темные стекла с блестящими стальным рамами, вокруг здания – нечто вроде небольшого парка.

На пропускном пункте их держали долго, а Гонту вообще не хотели пускать. Эджби куда-то позвонил, и наконец их всех впустили, и сопровождающий в форме английских Королевских драгун повел их по длинным коридорам, стены которых, как в какой-нибудь больнице, были обшиты стерильно белыми пластмассовыми панелями.

Запорожец – а в том, что это был запорожец, не могло быть никакого сомнения – поразил Кузница. Застыл, приоткрыв от изумления рот, и капитан Гонта, только Эджби невозмутимо закурил свою неизменную сигарилью и поздоровался с пленником по-турецки. Запорожец не ответил.

«Потерянный» казак сидел на койке в углу просторной, тоже стерильно белой и чистой камеры, отделенной от коридора толстыми продольными брусьями, и молча смотрел на пришедших. Он выглядел, как точная копия скульптуры раба, подпиравшей трон Великого магистра Ордена – Кузниц видел этот трон в музее Валетты, – тот же мощный, идеально правильной формы череп, выпуклый лоб и крупный орлиный нос, то же свирепое выражение глаз, сдвинутые брови и выпяченный подбородок. Только свалявшийся жиденький оселедец нарушал общее впечатление ожившей скульптуры.

Эджби быстро заговорил с ним по-турецки. Пленник сначала молча слушал, не меняя свирепого выражения лица, потом ответил громким, слегка охрипшим голосом:

– Бильмийорум.[44]

– Так он на все отвечает, – сказал Эджби по-английски, – на любые обращения к нему, на любом языке.

Некоторое время все молчали, Кузниц растерянно смотрел на казака, а тот, по-прежнему не говоря ни слова, продолжал сверлить их свирепым взглядом. Эджби вопросительно посмотрел на Кузница: мол, скажи что-нибудь на вашем наречии.

Пока Кузниц лихорадочно думал, что бы такое сказать, к казаку обратился Гонта. Он подошел вплотную к брусьям и ласково затараторил по-украински, называя казака «хлопче» и «бидолага», расспрашивая его о матери, о родных местах, рассказывая ему про Днепр и вспоминая «садок вишневый коло хаты». Это было так не похоже на обычное поведение и обычную речь грубоватого капитана, что Кузниц с некоторой даже завистью подумал:

«Как сильно у них чувство племени, одной крови! А я? Немец называется, а по-немецки только на уровне «Анна унд Марта баден»!».

Гонта тем временем расспрашивал казака о его жизни, о том, что он делал на островах, кому служил и за кого воевал. Вдруг запорожец, хранивший молчание на протяжении всего монолога Гонты, неуверенно произнес: