Читать книгу "Последний единорог - Питер Сойер Бигл"

— А теперь, — сказал Дринн, когда с едой было покончено, — теперь позвольте объяснить вам, почему мы так невежливо вас встретили.

— Чепуха, — хихикнул Шмендрик. Вино сделало его смешливым и легкомысленным, а глаза из зеленых стали золотыми. — Мне хочется знать, почему, по слухам, Хагсгейт полон упырей и оборотней. Это самая большая нелепица из всех, что я слышал.

Коренастый Дринн улыбнулся, обнажив крепкие челюсти черепахи.

— Вот именно, — ответил он. — Дело в том, что город Хагсгейт проклят.

Все в комнате сразу притихли, и в пивных отблесках очага лица горожан стали бледными и твердыми, как сыр. Шмендрик опять рассмеялся.

— Благословен, ты хочешь сказать. В костлявом королевстве Хаггарда вы словно другая страна, словно родник, оазис. Я согласен, здесь не без колдовства, но я пью за такое колдовство.

Когда он поднял стакан, Дринн остановил его:

— Не надо пить за это, мой друг. Не надо пить за горе, которому пятьдесят лет. Да, столько времени назад обрушилась на нас печаль, когда Король Хаггард построил свой замок у моря.

— Вернее, когда ведьма построила его, — погрозил пальцем Шмендрик. — Отдадим ей должное.

— А, так ты знаешь эту историю, — сказал Дринн. — Тогда ты должен знать и то, что, когда работа была закончена, Хаггард отказался заплатить ведьме.

Волшебник кивнул.

— Да, и она прокляла его за жадность, то есть прокляла замок, я хотел сказать. Но какое отношение это имеет к Хагсгейту? Город ведь не причинил ведьме зла?

— Нет, — ответил Дринн. — Но он не сделал и ничего хорошего. Она не могла разрушить замок или не хотела, так как считала себя художественной натурой и хвастала, что ее работа на много лет опережает свое время. Так или иначе, она пришла к старейшинам Хагсгейта и потребовала, чтобы они заставили Хаггарда заплатить ей, что причитается. «Посмотрите на меня и представьте себя на моем месте, — скрипела она. — Это же проверка и города, и Короля. Господин, надувающий старую уродливую ведьму, будет надувать и свой народ. Остановите же его, пока вы можете, пока вы еще не привыкли к нему». — Дринн отхлебнул вина и задумчиво наполнил стакан Шмендрика еще раз. — Хаггард не уделил ей денег, — продолжал он, — а Хагсгейт, увы, не уделил ей внимания. Ее вежливо направили к соответствующим должностным лицам, после чего она впала в ярость и завизжала, что, желая совсем не иметь врагов, мы сразу приобрели двух. — Он остановился, прикрыв глаза тонкими веками, такими тонкими, что Молли подумала, что он, должно быть, видит сквозь них, как птица. С закрытыми глазами он произнес: — Вот тогда-то она и прокляла замок Хаггарда, а заодно и наш город. Так его жадность погубила нас всех.

В наступившем молчании голос Молли Отравы ударил, как молот по наковальне, — будто она снова ставила на место бедного Капитана Калли.

— Вина Хаггарда меньше вашей, — дразнила она народ Хагсгейта. — Он воровал один, а вы вместе. Вы нажили беду собственной алчностью, а не жадностью Короля.

Дринн открыл глаза и сердито посмотрел на нее.

— Мы ничего не заработали, — запротестовал он. — Ведьма просила о помощи наших родителей и дедов, и, уверен, по-своему они, как и Хаггард, были правы. Мы бы решили совсем иначе.

Все, кто был помоложе, недовольно уставились на более старших. Один из них хрипло и мяукающе произнес:

— Вы решили бы все точно так же. Тогда был урожай, который надо было собрать, и хозяйство, за которым надо было следить… Как и сейчас… Был Хаггард, с которым надо было жить, как надо и сейчас. Мы прекрасно знаем, как поступили бы вы, — ведь вы наши дети.

Дринн взглядом заставил его сесть на место, в толпе негодующе заворчали, но волшебник утихомирил всех одним вопросом:

— В чем заключалось проклятие? Имело ли оно какое-нибудь отношение к Красному Быку?

Как только имя Быка холодно прозвенело в освещенной комнате, Молли вдруг захлестнуло чувство одиночества. Не задумываясь, она задала вопрос, не имевший никакого отношения к делу:

— А видел ли кто-нибудь из вас единорога?

Вот тогда-то она поняла две вещи: разницу между молчанием и полным молчанием и то, что она правильно сделала, задав этот вопрос. Хагсгейцы пытались сохранить бесстрастное выражение лица. Дринн осторожно сказал:

— Мы никогда не видим Быка и не говорим о нем. Все, что имеет к нему отношение, нас не касается. А вот единорогов — нет. И никогда не было. — Он опять налил вина. — Я повторю вам слова проклятья, — сказал он и, сложив руки перед собой, начал нараспев:

Разделите вы, Хаггарда рабы,

Взлет и падение его судьбы,

Вы будете богаты, вам на горе,

Покуда башни не обрушит море.

Замок будет сокрушен

Тем, кто в Хагсгейте рожден.

Несколько голосов присоединились к голосу Дринна, повторяя слова старинного проклятья. Они были печальны и доносились откуда-то издалека, словно раздавались не в комнате, а вились где-то над трубой гостиницы, беспомощные, как сухие листья.

«Что это на их лицах? — думала Молли. — Кажется, я знаю». Волшебник молча сидел возле нее, его длинные пальцы играли бокалом.

— Когда эти слова были произнесены впервые, — продолжал Дринн, — Хаггарда еще не было в стране, и все вокруг было свежим и цвело, все, кроме Хагсгейта. Хагсгейт был тогда таким, какой стала теперь вся страна: нищим, голым городом, в котором люди клали на крышу большие камни, чтобы ветер не сдувал солому. — Он горько улыбнулся, посмотрев на пожилых. — Урожай… хозяйство! Растили капусту, брюкву, мелкую картошку, и во всем Хагсгейте была всего одна усталая корова. Странники считали, что город прокляла какая-то мстительная ведьма.

Молли чувствовала, как Она ходит по улице, то удаляется, то возвращается, беспокойная, как колеблющиеся тени факелов на стене. Молли хотела выбежать к ней, но вместо того спокойно спросила:

— Ну а потом, когда проклятие свершилось?

Дринн ответил:

— С этого момента мы не видели ничего, кроме щедрости. Наша суровая земля стала такой доброй, что сады и огороды вырастали на ней сами по себе — их не надо было ни сажать, ни поливать. Наши стада множились; наши ремесленники однажды проснулись мастерами; воздух, которым мы дышим, и вода, которую мы пьем, сохраняют нас от болезней. Все печали минуют нас — и это в то время, когда все вокруг стало пеплом в руках Хаггарда. Пятьдесят лет процветаем только мы и он. Как будто прокляты все остальные.

— «Взлет и падение его судьбы», — пробормотал Шмендрик. — Так, так. — Он выпил еще стакан черного вина и рассмеялся. — А старый Хаггард все правит и будет править, пока море не хлынет на сушу. Вы и не знаете, что такое настоящее проклятье. Послушайте-ка мою историю. — Его глаза вдруг наполнились слезами. — Начнем с того, что моя мать не любила меня. Она притворялась, а я знал…

Дринн прервал его, и только тогда Молли поняла, что было странным в хагсгейцах. Они были хорошо и тепло одеты, но их лица были лицами бедняков, промерзших до костей и слишком голодных, чтобы есть. Дринн произнес: