Читать книгу "Зверь с той стороны - Александр Сивинских"

Потом на экране возникло около десятка голых отечественных, ущербных голосами и фигурами однодневок, сипло блеющих что-то о любви трагической и несчастной. Бездарность этих горе-канареек была столь велика, что я совсем отключил телевизор.

Опустевшее информационное пространство тотчас заполнили ворвавшиеся через окна громкие голоса с улицы. Напротив дома, ровно посреди дороги, как это у нас принято, стояла стайка девок лет пятнадцати-семнадцати и беседовала. По-простому, по-нашему же. По-пейзански.

"Я, такая, ему говорю: "Да пошёл ты, козлина!" А он, такой: "Я ща пойду! Я ща так пойду, что ты окуеешь!" А я ему, такая: "Сам не окуей, гондурас". А он, такой…"

Или что-то в этом роде.

Девахи были ничего себе — кровь с молоком и сало с пряностями. Что и демонстрировались всем желающим посредством юбчонок и майчонок позапрошлогоднего модного фасона. Особого внимания и особой отметки заслуживали ножки — пропорций прямо-таки аллегорических. Каждая из ножек, взятая в отдельности, превышала объемами, должно быть, две моих, накачанных по методе исторического силача Евгения Сандова (он же Юджин Сэндоу), вычитанной мною в стареньком номере журнала "Спортивная жизнь России". Децибелов девичьего разговора не способны были бы удержать в узде никакие оконные блоки от фирмы «Евровиндоу». Тем паче наши, производства местного деревообрабатывающего комбината.

Я откинул крючок, распахнул рамы и позвал: "Эй, подруги!"

Они приумолкли, обернулись.

"У меня ребенок маленький спит, — не моргнув глазом, соврал я. — Давайте, орите потише. И где-нибудь в другом месте".

Девки недовольно фыркнули, буркнули, плечиками дёрнули и, показательно отсчитав шагов как бы не десяток в сторону, возобновили высоко информационную свою и громозвучную беседу.

Я окна не закрывал и продолжал с укоризной изучать их сплоченную общим кругом интересов группу. Было им от этого, по всему видать, неуютно. Так неуютно, что одна из девушек, самая толстомясая, решилась на крайнюю отпугивающую меру. Повернувшись ко мне спиной и закинув подол свой (длиною хорошо коли в четверть) наверх, тряхнуть несколько раз необъятным задом, туго обтянутым широкими розоватыми трусами, из стороны в сторону. Представление сопровождал глумливый смех подружек и шумный звук пущенного смелой девушкой ветра.

Я с немалым трудом одолел дрожь — не похоти телесной, нет — ужаса почти экзистенциального. В долгу оставаться нельзя было ни в коем разе. Тем более, супротивник с нетерпением ждал — либо ответного хода, либо признания поражения. Соорудив на лице гримасу высокомерия, я захватил щепотью нос и шумно-шумно, с переливами, бульканьем и хлюпаньем высморкался. Быстрые умом деушки сообразили, что содержащееся сейчас в моей горсти — не что иное, как плата за их интимную красоту, и, сдержанно ропща, тяжелым полугалопом отправились восвояси. Стриптизёрка, приобретшая вдруг целомудренность, пыталась на ходу опустить нижнюю границу задираемого недавно предмета одежды до уровня минимального приличия, однако же тщетно.

Торжествуя, я закрыл окно. В ладони моей ничего не было. Ничегошеньки. Чиста она была, аки рука сказочного чекиста из утопии, пригрезившейся товарищу Железному Феликсу в припадке раскаяния за содеянное в прошлом, настоящем и вероятном будущем.

Приему этому, с соплями в горсти, которых на самом-то деле и нету, обучил меня в Чебаркульской учебке младших командиров «замок» наш, старший сержант Грошевский, по прозвищу Блямба. Очень это весело получается, когда сует тебе руку для пожатия какой-нибудь малоприятный в общении, но надоедливый человечек, а ты эдак феерически сморкаешься в ладонь да и жмёшь с открытой улыбкой протянутую грабельку. Смена выражений на лице контактного организма просто потрясает — уверяю вас! От безграничного ужаса через безграничное же блаженство к полной враждебности. Особливо к враждебности, ежели имеются в зоне контакта пристрастные зрители, не обременённые чувством ложного интеллигентского такта. Каковых в армейских частях, как водится, — исключительное большинство.

Некоторое время я лежал на диване и наслаждался эйфорическим мироощущением триумфатора.

А затем пришла моя Оленька, которая могла без малейшего труда заткнуть за поясок, охватывающий её талию, десяток австралийских миног — в плане сексуальности, уточняю. И я, истосковавшийся, повлек её в интимный дортуарчик наш, в бесстыдный вертепчик наш, на просторное наше ложе любви…

…Оленька моя сидела на краешке кровати — голышкой неземной совершенно и совершенной неземно — и расчёсывала волосы. Волосы у неё длиннющие, тоненькие и мяконькие, что у младенчика, и в страсти путаются — беда! Вот она их и расчёсывает после: перво-наперво гребешком, затем «массажкой», а затем уж и щёточкой густой — конского жёсткого волоса. То на грудь она их перебросит через левое плечо, то мотнёт головой — летят они крылом платиновым, драгоценным — и падают на правое плечо, то свесит их водопадом перед лицом, склонив головушку так, что трогательный её затылочек обрисуется, а я смотрю — любуюсь, глаз отвести не смею. И нежность — невыразимая…

"Антон, — сказала она негромко и посмотрела на меня так, что я сразу вскочил, полный нехороших предчувствий. — Антон, вчера ночью в школе сатанисты опять кошку распяли. Я за Машку боюсь, Антон". Губы у неё задрожали.

Я бросился обнимать её и успокаивать, но она таки расплакалась.

Сволочи, думал я, прижимая её к себе. Какие же сволочи! В каких подвалах взросло это дьявольское отродье? Эпидемия же прямо какая-то! В нашей-то деревне, понятно, подростки-дегенераты модному веянию подражают. Скорее всего. А вообще? Губерния содрогается. Страна пока не содрогается, следит издали, но тоже, надо думать, не в восторге. Мразь же чёрная лютует. «Люцифериты», ни дна им, не покрышки! Кто такие? Власть безмолвствует. Губернатор наш, орёл, коего корреспонденты посетили в Альпах, где он катается на лыжах, проводя отпуск, отмахнулся раздражённо. Чепуха, дескать! Бабьи сказки, дескать. Не стоит разводить панику, дескать. Гляньте на меня — не волнуюсь же, вот и вам не нужно. Всё чики-чики, под контролем. Преступность у меня знаете, где? Вот она где у меня, в кулаке! Уяснили? То-то же! Идите с богом, не мешайте с горки скользить.

Говорю же, орёл.

А люцифериты? Положили они на губернатора. Денег у них, говорят, до чёрта и адвокаты лучшие. И транспорт, связь, компьютерные сети. И лапы когтистые во всех властных структурах. Боевики у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно смертники. Аналитические отделы у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно гении. Всё у них высший класс. Прокламации цветные, на глянцевой бумаге, как снег летят.

"ОН идет! ОН почти пришёл! 666 ступеней осталось ЕМУ преодолеть. Знайте, ОН преодолеет те ступени! И взрастет Великая Россия! ОН — семя! Мы, "Предстоящие свету Люциферову", ЕМУ поможем! Бомжи, извращенцы, преступники и наркоманы будут распяты во имя ЕГО. Не бойтесь этих смертей, они — ступени; они — во благо. ЕМУ. Нам с вами. Преклоните головы перед НИМ, и ОН не обойдёт вас своей милостью! Мессии, приходившие до него, были слабы. ОН будет могуч! Церковники оклеветали ЕГО, изолгали путь ЕГО, а ведь это ОН превратил нас в людей! ОН любит нас! ОН изринет скверну из нашей жизни, наполнит её новым содержанием, распахнёт невиданные горизонты перед нашими детьми! Радуйтесь, соотечественники, ибо мы — избраны ИМ!"