Читать книгу "Шесть мессий - Марк Фрост"

— Иннес, будь добр… — попросил Дойл.

Иннес взял фонарь у механика и осветил дальний угол морга — упорядоченный ряд гробов на полу у стены.

— Вы приняли эти пять гробов как груз в Саутгемптоне, верно, капитан?

— Да, ну и что?

— И все от того же самого судового агента, я полагаю.

— Это обычное дело.

— Я намерен проверить соответствие груза декларации, — без промедления сказал Дойл, взяв у механика молоток и лом. — Поднимаясь на борт, мы все были свидетелями того, как внимательно работала служба безопасности в отношении живых пассажиров, но распространялось ли это на мертвых?

Дойл просунул лом в щель между корпусом и крышкой гроба из красного дерева и стукнул молотком, вгоняя его поглубже.

— Mein Gott, сэр, подумайте, что вы делаете…

Хоффнер попытался остановить Дойла, помешать ему произвести эксгумацию, но Иннес удержал капитана, в то время как Дойл невозмутимо продолжил:

— Капитан, если шайка профессиональных убийц проникла на «Эльбу» — заверяю вас, что, сколь сие ни прискорбно, мы имеем дело именно с таким случаем, — им пришлось прибегнуть к какому-то менее традиционному способу, чем подняться по трапу у всех на виду.

— Я должен приказать вам немедленно остановиться…

— Вы помните, как один из ваших пассажиров услышал крики «призрака» откуда-то из трюма в первый день после нашего выхода из порта?

Дойл налег на лом, послышался прокатившийся эхом под стальными сводами треск, гвозди подались, и крышка гроба приподнялась над бортом на дюйм. Дойл ухватился за приподнявшийся край крышки и открыл ее.

— Это святотатство…

Капитан Хоффнер вырвался от Иннеса, бросился вперед и увидел, что обитый изнутри розовым атласом гроб совершенно пуст. Немец уставился на Дойла, разинув рот.

— Вскоре после криков «привидения» последовал громкий, ритмичный стук.

Дойл опустил крышку гроба на место и с помощью молотка снова забил гвозди.

— Если приглядеться, то можно увидеть вмятины, произведенные оттого, что гвозди забивались в прежние отверстия. — Дойл жестом подозвал капитана ближе к гробу. — Ваши трюмные матросы заверили меня, что, когда гробы вносили на борт, вес каждого соответствовал примерному весу человека. А теперь взгляните сюда. Видите, в углах просверлены крохотные отверстия для циркуляции воздуха.

Хоффнер пробежался по дырочкам пальцами.

— Я не знаю, что и сказать…

— Можете начать с извинений перед мистером Штерном. И когда в следующий раз кто-нибудь из пассажиров обратится к вам с озабоченностью по поводу своей личной безопасности, будем надеяться, что независимо от его религии или культурных традиций вы отреагируете с великодушием, более подобающим вашему положению.

Лицо Хоффнера побагровело; он выхватил у Дойла молоток и лом, и три минуты спустя еще четыре гроба оказались открыты — и пусты. Пристыженный капитан положил инструменты.

— Мистер Штерн, — произнес он официальным тоном, — пожалуйста, примите мои глубочайшие и самые искренние извинения.

Штерн кивнул, стараясь не встречаться с капитаном глазами.

— У вас на борту пять «зайцев». На корабле такого размера десятки мест, где можно спрятаться. Мне нет нужды напоминать вам о том, что необходимо принять все соответствующие меры.

— Нет. Да, конечно. Мы немедленно проведем обыск всего корабля, — ответил Хоффнер, вытирая лоб и пытаясь привести в порядок скачущие мысли, поскольку прежде всего считал себя рассудительным человеком и лишь потом человеком действия.

— Кроме того, во что бы то ни стало надо найти ирландского священника, — продолжил Дойл.

— Почему?

— Потому что этот человек не священник. Он их главарь. И в это мгновение погас свет.

Сан-Франциско, Калифорния

«Вот уж действительно кухня дьявола».

Канацзучи лежал на кишевшем вшами одеяле поверх деревянного топчана, право занимать который приобрел за немыслимую сумму в два пенни за ночь. Постели двадцати остальных бродяг заполняли помещение в пятнадцать квадратных футов, одно из четырех столь же переполненных, в ночлежке на третьем этаже пятиэтажного доходного дома посреди Танжэньбу, района Сан-Франциско, который белые называли Чайна-тауном.

В подвале располагался опиумный притон, и среди этих бедных и неграмотных людей, в основной массе сезонных сельскохозяйственных рабочих, батраков и поденщиков, наводнявших город каждую осень с окончанием сбора урожая в долине, ходили слухи, что в тамошних коридорах по ночам бродит демон, который выслеживает души и пожирает их. Недавно в переулке позади доходного дома обнаружили тела трех мужчин с перерезанными глотками и вырванными сердцами. Правда, подношения, купленные китайцами в складчину на их скудные деньги и оставлявшиеся в дароносицах перед дверьми, похоже, пришлись чудовищу по нраву: каждую ночь они слышали, как оно, крадучись, бродило снаружи, а потом дары исчезали, и за неделю с того момента, как демона начали ублажать подношениями, новых жертв не было.

Из четырех сотен людей, проживавших в этом здании, только один видел демона и остался в живых, чтобы поведать о нем: здоровяк с толстой шеей и изъеденным оспинами лицом, занимавшийся сбором платы за постой, а в последнее время еще и сбором пожертвований. Послушать его, так выходило, что у этого демона голова дракона, тысяча глаз и десять хищных ртов. По всему получалось, что бедолаги имеют дело с демоном первого ранга, одним из десятка тысяч сверхъестественных существ, фигурировавших в их сложной системе верований. Здоровяк собственными глазами видел, как монстр ужасными когтями вскрывал грудь найденных в переулке людей — по его словам, с такой легкостью, будто чистил апельсин.

Теперь староста ночлежки запирал каждую комнату на ночь, но никто из жильцов, даже если бы и мог, все равно не осмелился бы выйти в коридор с наступлением темноты. К сожалению, одним из последствий такого состояния дел было то, что личная гигиена становилась личной заботой каждого, и порой Канацзучи сожалел о том, что все его чувства обострены, как лежавший рядом с ним в свертке, превосходящий остротой бритву «косец». Больно уж гадко воняли эти немытые невежды.

Пребывая посреди всего этого страха, убожества и нужды, Канацзучи мог быть уверен в том, что не обратил на себя ничьего внимания. Однако невозможность свободно передвигаться по ночам была для него неприемлема.

Темнота вокруг полнилась храпом, хриплым дыханием, беспокойными сонными стонами. Японец не хотел покидать помещение, пока все в нем не заснут, и досадовал из-за того, что щуплый малый с лихорадкой, через две койки от него, все еще ворочался и метался.

В прошлую ночь Канацзучи вновь видел сон, причем один образ предстал с несомненной отчетливостью прямого указания: лица китайцев, работавших в туннеле.