Читать книгу "Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас"

Когда я сохранила файл с рецензией и пошла пообедать в дешевое кафе через дорогу, было уже полтретьего. Я открыла свой почтовый ящик на сайте «Орб букс» и прочла два предложения от зеб-россовских авторов. Одно из них пришло от человека, которого я помнила по последнему семинару в Торки, его звали Тим Смолл. Это был блеклого вида мужчина лет сорока пяти. Он перебрался в Дартмут десять лет назад вместе с женой Хейди — бухгалтером в яхт-клубе, у которой был затянувшийся роман на стороне. Местные жители, откликнувшиеся на мое объявление в книжном магазине, посетили первые шесть занятий. На седьмой я уже работала с писателями-призраками индивидуально над их проектами: у кого-то это был очередной «зеб росс», у кого-то — «пеппер мур», а у кого-то — новая часть серии «Остров вампиров». На первых шести занятиях программа для всех была одинаковой: мы тщательно разбирали сочинения Платона, Аристотеля, Владимира Проппа, Нортропа Фрая, Джозефа Кэмпбелла, Юнга и Роберта Макки. Я вручала каждому слушателю по паре ножниц «Орб букс», потому что по ходу семинара нам приходилось очень часто ими пользоваться: архетипы, завязки, развязки и помощники главных героев вырезались из разных книг и соединялись в произвольном порядке. Ножницы были моей идеей. Серия «Остров вампиров» — тоже, хотя сама я для нее написала не так уж и много.

Тим оказался единственным местным слушателем, у которого был замысел, достойный формата Зеба Росса. Ему хотелось написать о Звере из Дартмута, и, хотя главный герой представлялся ему рогоносцем средних лет, я отвела его в сторонку и объяснила, что если он заменит рогоносца на подростка, то мы, возможно, рассмотрим его предложение. Вся группа была в восторге от Зверя, придуманного Тимом. Чем же все должно закончиться? Мы обсуждали это часами. Чехов говорил, что если в истории появляется ружье, то оно должно выстрелить. Ну а если в истории появляется Зверь, должен ли «выстрелить» и он? Когда? Как? Мне было совестно, я обожала эти наши обсуждения, в которых речь шла о четкой и опрятной повествовательной симметрии и об умных приемах, под которыми расписались великие писатели. Мой роман «Смерть автора», моя писаная торба, этой симметрии был намеренно лишен, и я пребывала в постоянной панике, потому что порой в нем происходило слишком много всего: люди отчаянно влюблялись, или выходили из комы, или валялись в канавах, предвкушая большие перемены в жизни, ну и все такое прочее — точь-в-точь как в шаблонной беллетристике. Но стоило мне со всем этим как следует повозиться — и ничего не оставалось: виды вымирали, так и не зародившись. А чтобы появились новые виды, уже существующие должны разделиться на две половины — генетически или географически, — и эти две половины, в свою очередь, обязаны оставаться разделенными, не ходить на свидания и не заниматься сексом несколько сотен или тысяч лет. Если бы мое шаблонное писательство и его доминирующие гены застряли на одной стороне горного хребта, а мой роман — на другой, возможно, у него — у романа — появился бы шанс быть наконец дописанным. Я вздохнула и разогнула скрепку, которую кто-то (возможно, я сама) оставил на столе. Скрепка щелкнула, и у меня в руках осталось два бессмысленных металлических кусочка. Мне не хотелось бросать их на пол, так что я положила останки скрепки в карман. Идея Тима мне понравилась, и я послала Клавдии записку с просьбой включить обсуждение этого сюжета в план нашего следующего — мартовского — заседания редколлегии. Во втором коммерческом предложении речь шла о девочке, которая съедала своих родителей, и я отправила автору письмо с отказом.

Около трех часов мой телефон завибрировал. Я догадалась, что это был Оскар, но на экране было написано «Неизвестный номер»: у меня так всегда, кто бы мне ни позвонил. Я поспешила выйти из библиотеки, судорожно пытаясь сообразить, что же не так с моей рецензией. Оскару было слегка за пятьдесят, но со своими рецензентами он обращался как старый ворчливый старикан с непослушными внуками или расшалившимися домашними животными. Он звонил только в тех случаях, когда что-то было не в порядке, и, разговаривая по телефону, всегда курил: пф — пф — пауза, — хотя во время своих нечастых визитов к нему в офис я ни разу не заставала его с сигаретой.

— Я думал, тебя нет, — сказал он тихим отрывистым голосом. — Уже собирался положить трубку.

— Я в библиотеке. Не могу отвечать на звонки прямо в зале, потому что библиотекари тогда бесятся и орут.

Наше общение всегда начиналось так: он меня отчитывал, а я говорила что-нибудь забавное о библиотекарях, которые в действительности никогда в жизни не делали ничего забавного. В издательской среде большинство разговоров напоминало беседы больных Альцгеймером, потому что все слишком много думали, и слишком много читали, и никогда не могли вспомнить, в первый раз они сегодня это говорили или уже в пятнадцатый, на самом ли деле это произошло или же кто-то это придумал. Работников издательской сферы легко узнать: они рассказывают каждую историю будто впервые, но обязательно с таким выражением лица, какое бывает у человека, предложившего вам салфетку и вдруг осознавшего, что ею, возможно, уже пользовались.

— Ладно, бог с ним. — Он затянулся сигаретой и сделал паузу. — Ну ты и отмочила.

— С чем?

— С этой твоей рецензией. Это что вообще за дела?

— Что, все плохо?

— Нет, все замечательно. Отличная рецензия. Смешная. Этот Келси Ньюман, похоже, совсем того.

— И?..

— Ну ты и отмочила, конечно, — продолжал он. — С вами, писателями, не соскучишься.

Я понятия не имела, что именно сделала не так.

— Книга была опубликована в 2006-м. Мы, конечно, иногда опаздываем с рецензиями, но все-таки не на два года. Где ты ее взяла?

— Это вы мне ее прислали. Разве нет?

Видимо, он не присылал.

— Не говори ерунды, — возмутился он. — Вы, писатели, реальность от написанного, похоже, отличить не можете. Я, впрочем, всегда это говорил. Ну да ладно, не волнуйся, на первый раз прощаю тебя, не стану записывать в сумасшедшие. В конце концов, со всеми случается. Ату книгу, которую я прислал, не рецензируй, черт с ней. Времени уже нет, и к тому же там реклама встала на несколько недель вперед.

— Господи, какой кошмар, — я готова была сгореть со стыда. — Простите меня, пожалуйста. Я понятия не имею, как… Как же это получилось? Ерунда какая-то.

Я не только сгорала со стыда, но еще и потеряла четыреста фунтов и вместе с ними целое воскресенье, которое можно было посвятить работе над романом.

— Да, обидно. Хорошая рецензия. Но, знаешь, у меня есть идея. Думаю, тебе понравится. Что если нам как следует изучить этот вопрос? Такие книги читает чертова толпа народу. У меня тут где-то валялась корректура нового опуса твоего Келси. Книга выходит в этом месяце. Обычно мы, конечно, такое не рецензируем, но раз уж ты прочитала его первую вещь… Сейчас скажу, как эта новая называется… Что тут у нее на обложке? Погоди-ка.

На другом конце провода зашелестела бумага, потом я услышала, как Оскар затягивается сигаретой и делает паузу.

— Ага, вот. «Второй Мир». На обложке — отзывы разных чокнутых рецензентов. А, и среди них — твоя подруга Ви Хейс. Пишет, что книга «дает нам подсказку, как жить теперь, когда мы прочли такое количество романов». Можешь просто ее отрецензировать в том же духе, как у тебя получилось с этим твоим сегодняшним текстом. А можешь еще, если будет настроение, почитать кучу всего из нью-эйджа — я тебе пришлю, у нас такого добра из серии «помоги себе сам» целый ворох, — ну и написать что-нибудь на две тысячи слов об этих книгах и придурках, которые их сочиняют…