Читать книгу "Невинные - Ребекка Кантрелл"

Исполинские двери у него за спиной распахнулись, отразившись в окне и возвращая его из средневековой Венеции в современный Рим. Иуда постучал пальцами по холодному пуленепробиваемому стеклу, на миг задумавшись, что бы подумали об этом материале средневековые венецианские стеклодувы.

В отражении он увидел Ренату, стоящую в обрамлении дверного проема. На ней был деловой костюм цвета тутовой ягоды и коричневая шелковая блузка. Хоть она за время службы у него и превратилась из девушки в женщину среднего возраста, Иуда по-прежнему находил ее привлекательной. И вдруг понял, что как раз потому, что Рената напоминает Ареллу. У его секретарши такая же смуглая кожа и черные глаза, и она так же невозмутима.

Как же я не замечал этого прежде?

Вслед за ней в комнату ступил белокурый монах, с виду намного моложе своих лет. Сангвинист нервно взялся за оправу своих миниатюрных очочков. На его круглом лице отпечатались морщины тревоги, которым не место на столь юном лике, выдавая десятилетия, оставшиеся у него за плечами.

Рената удалилась, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Иуда жестом пригласил его пройти.

— Входите же, брат Леопольд.

Монах облизнул губы, разгладил складки своей простой коричневой сутаны с капюшоном и повиновался. Прошел мимо фонтана и остановился перед массивным письменным столом. Он прекрасно знал, что садиться без приглашения не следует.

— Как вы и приказывали, я приехал из Германии первым же поездом, Damnatus.

Леопольд склонил голову, употребив античный титул, знаменующий прошлое Иуды. С латыни его можно приблизительно перевести как приговоренный, окаянный или проклятый. Хотя остальные могли бы воспринять подобный титул как оскорбление, Иуда носил его с гордостью.

Ибо тот был дарован ему Христом.

Иуда подвинул стул за столом, возвращаясь на свое место, и сел. Заставляя монаха ждать, целиком сосредоточил внимание на прежнем занятии. Ловко, мастерски отцепил переднее крылышко, сломленное прежде, и бросил его на пол. Открыл ящик с образцами и извлек другую сатурнию. Отделив переднее крылышко, заменил им поврежденное, вернув своему творению безукоризненное совершенство.

Теперь надо исправить другой сломанный предмет.

— У меня есть миссия для вас, брат Леопольд.

Монах молча вытянулся, застыв перед ним настолько неподвижно, насколько это подвластно только сангвинисту.

— Да?

— Как я понимаю, ваш Орден уверен, что отец Корца — предвозвещенный Рыцарь Христов, а этот американский солдат Джордан Стоун — Воитель Человеческий. Но остались сомнения касательно личности третьей фигуры, упомянутой в пророчестве Кровавого Евангелия. Женщины Знания. Следует ли мне понимать, что это не профессор Эрин Грейнджер, как вы изначально заключили во время поисков утраченного Евангелия Христова?

Леопольд низко склонил голову в извинении.

— Я слыхал о подобных сомнениях и полагаю, что они могут быть оправданны.

— Если так, то мы должны отыскать истинную Женщину Знания.

— Будет сделано.

Достав из другого ящика серебряную бритву, Иуда порезал кончик своего пальца. Поднес его к мотыльку, созданному его руками из металла и эфемерных крылышек. Одна-единственная сверкающая капля крови упала на спинку творения, впитавшись сквозь отверстия и исчезнув.

Монах отступил назад.

— Вы боитесь моей крови.

Как и все стригои.

Столетия назад Иуда постиг, что единственная капля его крови смертоносна для всех этих анафемских тварей, даже для обратившихся к служению Церкви, подобно сангвинистам.

— Кровь — великая сила, не так ли, брат Леопольд?

— Именно так, — взгляд монаха бегал из стороны в сторону. Должно быть, ему не по себе находиться так близко от того, что может положить конец его несмертельному существованию.

Иуда завидовал ему в этом страхе. Проклятый Христом на бессмертие, он бы многим пожертвовал, только бы получить шанс умереть.

— Тогда почему вы не сказали мне, что теперь эта тройка повязана кровью?

Иуда бережно подвел пальцы под свое создание. Оно встрепенулось на его ладони, пробужденное к жизни его кровью. Крошечные шестеренки зажужжали едва слышно поверх журчания фонтана. Крылышки поднялись, сойдясь над спинкой, а затем снова расправились.

Монах задрожал.

— Такое красивое творение ночи, простой мотылек, — изрек Иуда.

Взмахнув крылышками, автомат вспорхнул с ладони в воздух. Медленно облетел стол, ловя крылышками каждый проблеск света и отражая его обратно.

Леопольд следовал за ним, явно испытывая желание бежать, но понимая, что делать этого не стоит.

Иуда поднял ладонь, и мотылек снова легко опустился на кончики подставленных пальцев Иуды. Металлические ножки касались кожи легко, будто паутина.

— Такой деликатный и все же невероятно могущественный.

Глаза монаха были прикованы к ярким крылышкам, голос дрожал.

— Извините. Я не думал, что нужно придавать значение тому, что Рун причастился от археолога. Я… я думал, она не настоящая Женщина Знания.

— И все же ее кровь струится в жилах Руна Корцы, а в ее — благодаря вашему опрометчивому переливанию — теперь течет кровь сержанта Стоуна. Вы не находите такое совпадение странным? Быть может, даже значительным?

Повинуясь воле Иуды, мотылек снова взмыл с его пальца и облетел кабинет, порхая в потоках воздуха точь-в-точь, как некогда сам Иуда порхал по бальным залам всего мира.

Монах сглотнул, сдерживая ужас.

— Быть может, — промолвил Иуда. — Быть может, эта археолог, в конце концов, и есть Женщина Знания.

— Я сожалею…

Мотылек спланировал вниз, чтобы сесть на левом плече монаха, вцепившись крохотными лапками в грубую ткань его власяницы.

— Нынче вечером я пытался ее убить, — Иуда от нечего делать перебирал крошечные зубчатые колесики у себя на столе. — С помощью анафемской кошки. Можете себе представить, чтобы простая женщина ускользнула от подобной бестии?

— Не представляю, как такое возможно.

— Я тоже.

Стоит монаху дать малейший повод — и мотылек вонзит в него острый хоботок, выпустив единственную каплю крови, которая убьет его на месте.

— И все же она выжила, — произнес Иуда. — А теперь еще и воссоединилась с Воителем, но с Рыцарем — пока нет. Вам известно, почему они не воссоединились с отцом Руном Корцей?

— Нет, — монах опустил глаза к четкам. Если он умрет сейчас, во грехе, а не в священном бою, душа его будет проклята во веки веков. Должно быть, Леопольд только об этом и думает.