Читать книгу "Бессердечная Аманда - Юрек Бекер"

Когда я сообщил Аманде радостную весть, она посмотрела на меня так, как будто я предложил ей работать в борделе. У нее было такое отчужденное лицо, что я еще раз повторил сказанное, решив, что, может быть, как-нибудь неудачно выразился. Но ее отказ, выраженный всего одним словом «нет», был окончательным и бесповоротным. Я напомнил ей данное мне несколько дней назад обещание пойти в какую-нибудь газету, если для нее найдется работа, и спросил, что же изменилось за эти несколько дней. Она ответила, что мне, вероятно, изменяет память: она обещала сделать это, если для нее найдется интересная работа, а это большая разница. Мой следующий вопрос логически вытекал из ее ответа: почему она решила, что предложенная работа неинтересна? Она сказала: потому что работать на прислугу скучно — уж лучше сразу наняться к господам, даже если их терпеть не можешь.

Если бы меня попросили назвать одну-единственную причину того, почему мы с Виолеттой Цобель потерпели поражение, я бы сказал: лень Аманды. Вы можете мне назвать кого-нибудь, кто открыто признает, что отказывается от той или иной работы из лени? Чем умнее лентяй, тем красноречивей и изобретательней его обоснование собственного безделья. Один находит предлагаемую работу слишком монотонной, другой — непроизводительной, третий заявляет, что она вредит окружающей среде, четвертый считает себя способным на большее, а пятому мешает моральный аспект. Объяснения Аманды вы слышали. Впрочем, у этой истории есть еще маленький эпилог.

Я сказал Аманде, что узнал о вакансии от одной коллеги из нашей местной редакции, которая раньше сама работала в «Нойе цайт». На следующий день Аманда спросила меня, как фамилия этой коллеги; мол, она, наверное, все же поторопилась с отказом; может, работа не так уж плоха и ей стоит самой поговорить с этой женщиной и выяснить все подробности. Я сразу почуял, откуда ветер дует: она что-то заподозрила. С другой стороны, успокаивал я себя, она все равно ничего не может узнать, если я сам не проболтаюсь. В редакции наверняка найдется какая-нибудь коллега, которая согласится взять на себя роль бывшей сотрудницы «Нойе цайт». Но прежде чем приступать к поискам, мне хотелось быть уверенным, что все эти хлопоты не окажутся напрасными. Что могло навести Аманду на подозрения?

Я не умею врать. Аманда почувствовала мою растерянность. Может, когда я смущаюсь, я просто, сам того не замечая, употребляю какие-то другие слова или у меня как-то заметно меняется выражение лица или голос. Аманда с улыбкой смотрела на меня, явно забавляясь моим лепетом. Я промямлил, что это шапочное знакомство, что я в ближайшие дни поймаю ее и попрошу позвонить Аманде. Аманда сказала: «Почему ты не можешь мне просто назвать ее фамилию»? Я ответил: «Ну не помню я ее, хоть убей». Аманда заметила, что это, конечно, может случиться с каждым. Но она найдет ее. В какой она сидит редакции? Она молодая? Пожилая? Какие у нее волосы? Светлые? Темные? Я возмутился: что это еще за допрос? Это что, теперь такая новая мода — подозревать человека во всех смертных грехах только за то, что он пытается найти тебе работу? Она сочувственно обняла меня. Тогда она еще щадила меня. Мы хоть и старались оба отстоять свою правоту, но не стремились растоптать друг друга.

Еще в тот момент, когда она меня обнимала, я остановил свой выбор на одной коллеге из зарубежной редакции, которая, по моему мнению, должна была согласиться подыграть мне, если я объясню ей ситуацию. Она позвонит Аманде, к ее удивлению, и подтвердит все, что я ей рассказал, добавив пару новых деталей, которые я к тому времени надеялся раздобыть. Чем черт не шутит — может, нам все же удастся не мытьем, так катаньем устроить Аманду на эту растреклятую работу.

Однако это были несбыточные мечты наивного фантазера. Аманда в одно мгновение спустила меня с небес на землю. Когда я уже уверовал в то, что мне удалось перехитрить ее, она, еще держа меня в своих объятиях, сообщила, что знает фамилию моей коллеги. Теперь уже улыбался я — не только потому, что она почти никого не знала в редакции, а еще и потому, что до той минуты никто на свете не знал фамилии пресловутой коллеги, кроме меня. Даже если ей каким-то чудом удалось бы отгадать, кого я только что решил использовать в своей игре, я бы просто выбрал другого сообщника. Аманда спросила: «Ее зовут случайно не Виолетта Цобель?»

Скажите мне, вы бы, например, смогли в такой ситуации сохранить невозмутимость духа? Я вот не смог. Я уставился на Аманду, как ребенок на фокусника, только что вытащившего у него из уха зеленый платок. Я был уже просто не в состоянии притворяться. Вероятно, я подумал: ну и что? Ну и пусть отгадала! Аманда ничуть не рассердилась; она же выиграла партию, а победители обычно склонны к великодушию. Я попросил ее не сердиться на свою мать, ведь она же сделала это из добрых побуждений. Аманда ответила: «Вот так у нас с ней было всегда, с самого моего детства».

Вам что-нибудь говорит имя Фриц Хэтманн? Так вот, однажды я прихожу домой с работы и вижу в своей гостиной — кого бы вы думали? — Фрица Хэтманна. В моих глазах это один из тех писателей, которые свою враждебность по отношению к нашему государству превратили в ремесло, причем довольно прибыльное ремесло. Я не стану распространяться на эту тему, но вы, конечно, представляете себе, как я «обрадовался», увидев одного из этих типов в своей квартире. Аманда к тому же представила мне его с таким видом, как будто я должен был упасть в обморок от счастья лицезреть в своем доме столь высокого гостя. Себастьян сидел у него на коленях и играл его шелковым галстуком. С какой стати, скажите на милость? На столе лежала пижонская коробка шоколадных конфет, конечно же с Запада. Мне до сих пор непонятно, зачем известному писателю — назовем его так для простоты, — который согласился поговорить с молодой женщиной о ее опусах, тащить с собой полцентнера шоколадных конфет? Я недвусмысленно дал ему понять, насколько мне неприятен его визит. Нет, я не сказал ему этого, я просто взял свою чашку кофе и своего сына, вышел из комнаты и не появился там до тех пор, пока он не исчез.

Ей непременно нужно поставить на уши весь мир своим сочинительством. Она явно всучила Хэтманну свою рукопись, и тот, похоже, счел ее достаточно интересной, раз явился к ней домой. Я надеюсь, вы теперь понимаете, в какой среде она стремится пустить корни и на кого ориентируется в своих литературных опытах?

Едва выйдя из комнаты, я сообразил, что визит Хэтманна не просто неприятен — он ставит под угрозу мою репутацию добропорядочного гражданина. После того как компетентные органы в лице Норберта — вы ведь помните его? — пару недель назад официально поставили меня в известность о нелегальных контактах Аманды с Западом и тем самым намекнули мне, что ждут моего содействия, я оказался перед выбором: сообщить Норберту о визите Хэтманна или лучше промолчать? Самое неприятное заключалось в том, что Норберт или, во всяком случае, его начальство уже все знали и теперь наблюдали за мной — проявлю ли я сознательность или смалодушничаю.

Короче говоря, я ничего ему не рассказал. При этом меня некоторое время после случившегося не оставляло чувство, будто Норберт смотрит на меня каким-то подбадривающим взглядом, на совещаниях или в столовой, словно говоря: «Ну что, приятель, не хочешь ли ты нам что-нибудь рассказать?» Но я молчал. И хотя мне и самому мое поведение казалось глупым и бесполезным, я не мог заставить себя раскрыть рот; я не мог преодолеть этот мелкобуржуазный предрассудок, будто нехорошо информировать власти о поступках собственной жены. К счастью, Хэтманн больше не приходил. Вернее было бы сказать так: я не видел, чтобы он приходил еще.