Читать книгу "Бытие наше дырчатое - Евгений Лукин"

— А я ему — любысь! любысь! — по люблу…

Артём рассеянно посмотрел им вослед.

Согласием вести развлекательную рубрику в газете «Будьте здоровы!» он сильно улучшил не только своё финансовое положение, но и литературный статус. А вот не сочтут ли его ренегатом в «Последнем прибежище»? Нет, об этом потом. Для начала неплохо бы удавить в зародыше скандал по поводу утренней рецензии. Возможно, уже прочли…

Стоя на краю тротуара, потрогал мостовую носком туфли, словно пробуя, холодна ли вода.

От Министерства до «Прибежища» проще было дойти, чем доехать. Одна дорога пролегала через парк, другая… Поколебавшись, двинулся через парк. Так называемая эротодромомания — обязательно надо пройти по местам боевой и сексуальной славы.

Как выяснилось, зря он это сделал.

Чёрт, и укрыться негде!

Шедший навстречу мужчина был высок и невероятно худ. Держался он удивительно прямо. Высокий рельефно вылепленный лоб, увеличенный лысиной, придавал ему сходство с неким инопланетным существом. Ну не бывает у людей таких лбов! За голубовато поблёскивающими линзами в тонкой оправе зияли скорбные глаза, в которых явственно сквозил ветерок безумия.

Дважды коллега. Литератор и патриот.

— А-а… — поравнявшись, молвил он вместо приветствия. — Космополиты и симулянты…

Ну слава богу! Стало быть, ещё не читал.

— Они самые… — не стал спорить Артём.

Очки блеснули. Дважды коллега смотрел на Стратополоха словно бы из неимоверной дали.

— Как хочешь, а с инородческой культурой что-то надо делать, — промолвил он наконец. — Почему в сызновских школах должны изучать творчество туляка Толстого? Попробовал недавно перечесть «Войну и мир». Ярко выраженное масонское произведение…

— Все мы, когда протрезвеем, масоны, — утешил Артём. — Кроме тебя, конечно…

Коллега созерцал его секунды три. Явно полагал ниже своего достоинства обижаться на столь мелкие выпады.

— Возможно… — изронил он свысока. — Ты с «Психопатом» всё ещё сотрудничаешь?

— М-м… да.

— Я как раз собирался к вам наведаться, — обрадовал после паузы литератор и патриот. — Хочу предложить новую рубрику: «Отрывки из сочинений», — а чуть ниже меленьким шрифтом: «…классиков». Скажем, такой перл… — Литератор прикрыл глаза, запрокинутое лицо его стало вдохновенным — и он продекламировал мечтательно: — «Мимо палаток и низами около ручья тянулись с топотом и фырканьем казаки, драгуны и артиллеристы, возвращающиеся с водопоя…» — Очнулся, сверкнул линзами. — А? Неплохо, правда? Вот он, твой Лев Николаевич во всей его красе… Стилист, стилист! Как представлю себе топочущего и фыркающего казака — право, на душе теплеет! Возвращающегося с водопоя, а? Или, допустим, так: «Впечатление, которое я вынес, было то, что я видел учреждения, устроенные душевно больными одной общей, повальной формы сумасшествия, для больных разнообразными, не подходящими под общую повальную форму, формами сумасшествия…» Каково?

— Я бы на твоём месте ещё в собор заглянул, — задумчиво молвил Артём.

— Зачем?

— Ну как… Они ж графу анафему объявляли… с занесением в личное дело…

Следует признать, выдержка у коллеги была нечеловеческая.

— Что ж, сама по себе мысль неплоха, — благосклонно отозвался он, неуязвимый, точно Ахиллес. — Думаю, в отличие от вас, нехристей, духовенство проявит больше мудрости… А вот что меня поражает, Артём, так это твоё, прости, вечное зубоскальство! Такое ощущение, будто судьба Сызново тебе просто безразлична. Но это твоя страна! И какой толк, я спрашиваю, от политической суверенности, если в плане культуры мы с тобой по-прежнему целиком зависим от Суслова, от этого распавшегося монстра…

«По морде ему, что ли, дать?» — подумал в тоске Стратополох.

Словно услышав его мысли, собеседник осёкся, моргнул.

— Однако что-то я заболтался, — сообщил он чуть ли не с тревогой. — Страна гибнет, хихикай себе дальше, а мне, извини, пора… — И устремился в сторону проспекта, вбивая в асфальт шаги, как гвозди, — прямой, непреклонный, уверенный.

Вот это чутьё!

Но как же надо ненавидеть Толстого, чтобы выучить его наизусть?

ГЛАВА 10

НАТУРАЛИССИМУС

Уберите этого симулянта!

Ярослав Гашек

Содержать заведения, подобные «Последнему прибежищу», считалось делом хлопотным, но в целом выгодным. Минимальная арендная плата, прочие льготы, а главное — финансовая поддержка со стороны здравоохранки, неустанно заботящейся о том, чтобы скорбные главой, так сказать, не слишком терялись из виду.

Больше всех платили слесарям (как правило, бывшим монтировщикам сцены). Полы в «Прибежище» заслуживали отдельного упоминания — где ещё увидишь полы в горошек? Врезанные в них металлические кружочки размером с монету были на самом деле заглушками, скрывающими гнёзда для крепления ножек.

Каждый раз после очередного раскола какой-либо фракции под навесом появлялись два мрачных слесаря и, играя желваками, принимались откреплять и переставлять мебель — всё это под визгливые требования, басовитые угрозы и слёзные просьбы клиентов, которых даже психами нельзя было вслух назвать, поскольку за такое увольняли.

Адская работа.

Несмотря на то что в первой половине дня народу в «Прибежище» собиралось не так много, бисексуалы, судя по всему, уже успели с утра пораньше разругаться вдребезги, на сей раз на религиозные темы (так называемый бред архаический). Вчера ещё единый массив столиков и стульев в дальнем углу веранды распался на два неравных островка, разделённых узким проходом. Над левым островком (тем, что поменьше) уже успели укрепить самодельный бумажный плакатик «Все на борьбу с внутренней картавостью!».

— Ущербная, чуждая нам вера! — погромыхивал басом некий жизнерадостный упитанный жлоб, явно пребывая в маниакальной фазе циркулярного психоза. — Этот ваш распятый жидёнок… — И неистово жестикулировал кукишем. Видимо, сложил по ходу мысли, да забыл распустить.

— Даже Владимир Святой… — бормотал по ту сторону прохода трясущийся слезливый попик, наверняка страдающий бредом вечного существования, характерным для инволюционной парафрении. — Владимир Святой… Свирепый язычник до крещения…

— Святого нашёл! Ренегат твой Владимир! За Киев язычество наше продал! Веру отцов!..

— Гордыня, бесовская гордыня… — всплёскивал попик широкими рукавами.

— Правильно, гордыня! — гремело слева. — А мы всегда были гордым народом! Наши предки, сливаясь с природой, сверлили угол избы и молились: «Изба моя, дыра моя, спаси меня…»

— Дырники!

Жлобина вскочил, вскинул кукиш и сразу стал похож на статую Свободы.

— Не дырники, а вертодырцы! Или дыромоляи!..