Читать книгу "Скинхед - Наталья Нечаева"

— Но ведь есть среди этих скинхедов нормальные ребята? — торопится Зорькин. — Те, кто оказался там случайно или по глупости.

— Нет, душа моя, это я вам как старый доктор заявляю. Случайные сами отсеиваются путем естественного отбора. А у оставшихся один фетиш — нетерпимость и злоба. Не бывает добрых фашистов, батенька, и быть не может…

* * *

Ночь и день слились в один темный поток. Капельницы, уколы, перевязки. Сейчас вечер или уже утро? Или вообще ночь? Ваня смотрит на верхнюю фрамугу, но она темна и непроницаема, лишь в самом углу плавится оранжевый отсверк потолочной лампочки. Лампочек в палате шесть, и они все время горят, не давая глазам даже минутную передышку.

Что же все-таки сейчас, ночь или день? Увезла ли мать Катюшку и как про это узнать? Спросить у следака? Когда он теперь придет?

В последний раз — как давно это было? сегодня? вчера? — следак пытался с Ваней поговорить. И снова задавал тот же самый вопрос: как Ваня оказался в Тишанском переулке и давно ли состоит в организации скинхедов? Ваня молчал, потому что никак не мог сосчитать, доехала мать с Катюшкой до Архангельска или нет. И даже глаза закрыл, делая вид, что спит. Тут пришел врач, тот самый, что отрезал ему руку, и стал говорить ментяре, будто Ваню рано допрашивать, будто он очень слаб.

— Когда будет можно? — Следак был явно недоволен.

— Не знаю, — развел руками чурка. — Состояние, близкое к критическому. Никак не можем остановить воспалительный процесс. А вы уверены, что это — он? Ошибки быть не может? Парнишка совсем на убийцу не похож. И нервная система… Он в бреду все время кричит про какой-то костыль и просит не трогать.

— Кого не трогать?

— Не знаю. Наверное, этих, которых били. Я, конечно, врач, не следователь, но чувствую: он не мог.

Еще он все время сестричку зовет, Катю. Я слышал, как он мать просил увезти ее в деревню, чтоб не обидели. Чтоб вот так любить свою сестру и убить такую же девочку…

— Ты кто по национальности? — в упор смотрит на доктора следователь.

— Абхаз.

— Так вот, абхаз, вылечишь — не попадайся этому отморозку на дороге: забьет. Это хорошо, что он студенческий потерял и его ранили. Иначе никого бы мы не взяли. Сколько таких случаев и все — безнаказанно. А ты говоришь! Короче, придет в себя, дай знать. И не жалей. Он бы тебя не пожалел. Когда, говоришь, можно будет его в нашу больницу перевезти?

— Не знаю. Когда состояние стабилизируется.

Из всего этого разговора Ваню зацепили две вещи: то, что врач — абхаз, то есть нерусский, значит, Ваня не ошибся и руку ему отрезали специально.

«За своих отомстил, — зло думает Ваня. — Гад! Дай только встать на ноги!»

Второе, что сильно тревожит: этот чурка все слышал про Катьку. То есть может и сдать своим. Правда, куда именно сестренку повезли, они с матерью вслух не говорили, а сам он и под пытками не сознается.

С того разговора ни врач, ни следователь в палату не заходили, значит, была ночь. То есть скоро утро. И мать по-любому должна уже доехать до места.

Что ж получается, все его беды — из-за студенческого? Если б он его не потерял, хрен бы они его взяли! Отлежался бы в подвале, пришел домой… Не зря главное правило организации: документы на акцию не брать! Выходит, он не только сам спалился, а всех бойцов подставил? Тогда понятно, почему теперь все валят на него. Виноват — отвечай. Это не предательство, а правило организации.

Как же он мог выронить студенческий? А, ну да, мать сказала, что там нашли его куртку…

В организацию в тот день он не собирался. У него были совсем другие планы: вечерний коллоквиум по математике, потом встреча с Алкой на квартире ее подружки. И все сорвалось. Коллоквиум отменили, потому что препод позвонил и сказал, что стоит в пробке и это часа на полтора. Ваня пошатался по институту и пошел встречать с английского Алку. И не дошел, потому что Алка сама вдруг позвонила и сказала, что за ней заехала мать и свидание отменяется.

Конечно, Ваня расстроился. Коллоквиум, хрен с ним! А вот Алка… После той истории у нее дома они больше недели не трахались. И Ваня уже просто изнемогал — так хотелось! Как подумает об Алкиных сосках, так в трусах становится мокро и горячо. Любовь, она такая! А родители ее все это время пасли. И мать, видно, почуяла, что они должны стрелкануться, вот и приехала.

Ну вот! Стоило подумать про Алку, и под простыней, на самом видном месте, что-то зашевелилось и вдруг встало торчком! Понятно что. А если сейчас кто войдет? Чурка эта абхазская? Медсестра? А еще лучше — следователь?

Ваню аж пот прошиб. Только не хватало, чтоб над ним тут еще и смеялись! Типа, руки-ноги не двигаются, сам почти не шевелится от слабости, а член — как ванька-встанька!

Вообще-то в других обстоятельствах Ваня всегда этим гордился, ну, тем, что никогда не случалось осечек. Парни иногда жаловались, что у них не встает, понятно, виня в этом неумелых телок, а Ваня мог в любом месте и сколько угодно. И Алка его за это очень хвалила. «Ванька-встанька» — это она придумала. А если сейчас ввалится эта чурка абхазская? И увидит? И отчекрыжит к едрене-фене, как нечего делать! Как руку!

Напрягшись изо всех сил, Ваня подтянул колени, выстроив из ног надежную ширму для восставшего дружка.

«А все-таки я мужик!» — с гордостью подумал он, передыхая после тяжелой работы, в которую превратилось подтягивание конечностей, и унимая в голове влажный мутный шум. Оказалось — зря старался. «Ванька-встанька» еще секунду повибрировал и вялой сосиской сполз на живот.

Ваня прикрыл глаза, успокаиваясь, и тут же оказался в сумрачном аппендиксе Тишанского переулка.

Как он сюда попал? К дому — в другую сторону. А! Тут рядом Катькина музыкалка, поэтому… Но Катьку забирает мать, они договорились. Свернул, что ли, автоматически? Замечтался про Алку, вот что.

Переулок безлюден и тих. После девяти здесь редко встретишь прохожих — место не для прогулок. Освещенные улицы далеко, с двух противоположных концов, а тут глухие стены и мусор. Машины и то редко проезжают, опасаясь в темноте угодить в колдобину. Свет из узких высоких окон тоже до тротуара не достает. Короче, жуть. Мать с Катькой никогда тут не ходят, боятся, хотя через переулок к их дому ближе всего.

Ваня разворачивается, ловит краем глаза светлое пятно на стене — недоскобленный портрет какого-то депутата, оставшийся от недавних выборов. Во рту безвкусная уже жвачка. Ваня тщательно сбивает языком из нее тугую круглую пульку, примеривается.

На!

Он знает, что попал, хоть сейчас и не видно. Вся морда этого депутата в таких вот приклеившихся пульках. Костыль как-то показал на плакат: это враг, против высылки грузин хвост поднимает. С тех пор Ваня и тренирует меткость.

* * *

Полковник Стыров сегодня был собой очень доволен. Звонок из Москвы прозвучал в обед просто бравурным маршем: народные избранники наконец-то одобрили закон.