Читать книгу "Афинский яд - Маргарет Дуди"

VI

Великодушные женщины

Последние события окрылили меня до такой степени, что вчерашние заботы и смятение показались безосновательными, а внезапно обретенное богатство пробудило уснувшие было желания. В конце концов, будущий тесть обошелся со мною жестоко, откладывая — или грозя отложить — свадьбу. Старику не понять, он уже позабыл. Желания юности нуждаются в удовлетворении. Зов Эрота требователен и вездесущ. И почему меня должно заботить мнение всяких дропидов и смиркенов, немощных и некрасивых? Вооружившись такими аргументами, я решил посетить воистину хороший дом наслаждений. Кувшин с серебром я благоразумно завернул в старые тряпки и запрятал подальше. В последнее время кражи в Афинах так участились, что я не мог не тревожиться и хотел спрятать серебро даже от домашних. Но часть монет перекочевала в мой кошелек — маленький кожаный мешочек. Предвкушая изысканные удовольствия грядущей ночи, я вымылся и надел чистый хитон.

Мой выбор пал на заведение Трифены — роскошный публичный дом, который нередко посещали самые высокопоставленные мужи. Трифена знала толк в музыке: ценители говорили, что на ее симпосионах играют лучшие музыканты Афин. Даже в обычные ночи здесь звучала кифара, а флейтисты и флейтистки никогда не брали неверных нот. Комнаты были прекрасно обставлены, а порны в чистых, почти прозрачных нарядах из мягкого льна или (у самых дорогих) коанского шелка всех цветов радуги — необыкновенно хороши.

Пораженный, я во все глаза смотрел на стайку прелестниц. Увы, среди них не оказалось ни одной египтянки — царицы моих грез еще с прошлой весны, когда в дельфийском порту перед моим взором мелькнула прекрасная дочь страны фараонов. В остальном жаловаться было не на что: ко мне отнеслись со все возможным вниманием. Сколь непохож был этот дом наслаждений на однокомнатные лачуги, предназначенные для торопливого спаривания, дух которого витал даже в солидных заведениях, вроде дома Манто. Здесь же все говорило о том, что ты желанный гость: изысканные росписи на стенах гостиной, мягкие кресла, обходительные красавицы, приветствующие тебя, словно старого, долгожданного друга. Со вкусом одетые, вернее, очаровательно раздетые, они посылали слуг за вином и ненавязчиво интересовались твоим благосостоянием. Все это было удивительно приятно.

Я истратил гораздо больше денег, чем следовало, компенсируя отсутствие золота серебром (о жалких медяках не могло быть и речи). Своей сегодняшней подруге я купил венок, сопроводив это красноречивой тирадой. Девушка, назвавшаяся Клеобулой, не выразила бурного восторга, хотя я выложил круглую сумму. Она с жаром принялась меня развлекать: уселась ко мне на колени и стала заплетать мои волосы в косички.

— Как тебя зовут? — спросила она, но я решил избежать прямого ответа, ибо неблагоразумно называть в борделе свое настоящее имя. Кроме того, едва ли я стану частым гостем в доме Трифены, так зачем оно этой девушке? Когда Клеобула потянула с меня хитон, желая раздеть, я вынужден был сказать о своей ране.

— Две Богини! — вскричала она. — Ты ранен? Значит, ты воин? Герой? Ты воевал?

— Можно и так сказать, — глупо согласился я. — Только никакой я не герой.

— Но ты же воевал? Ты македонский воин?

— Да, — ответил я. — Так меня и называй. Македонский Воин.

Дав мне еще вина, девушка снова стала играть с моими волосами, а потом водрузила мне на голову веточки зелени, заявив, что это венок победителя. Вино оказалось превосходным.

— Хиосское, — проворковала моя подруга.

В комнате было тепло, несмотря на осенний холод снаружи. В воздухе витали изысканные ароматы, особенно сильно пахло цветущим жасмином, будто вновь наступило лето.

— Вот, гляди, Македонский Воин! — желая, чтобы я полюбовался на плоды ее трудов, она сунула мне бронзовое зеркальце. Оттуда на меня смотрело разгоряченное чело, увенчанное зелеными ветками, — знаком моей военной доблести. Зеркальце было старинное и чудесной работы, украшенное фигурками козлов и двумя эротами по бокам ручки. Мы немного потанцевали, а талантливые музыкантши, одежды которых находились в прелестном беспорядке, играли на кифаре и лире. Я залпом осушил кубок почти неразбавленного вина, и мы, пошатываясь, пошли в спальню.

Здесь прелестная Клеобула проделала такое, что я не берусь описать, а местами даже не помню. Но потраченных денег она, несомненно, стоила. Девушка трепетно отнеслась к моей ране, и вскоре я почувствовал себя значительно лучше. Кровать тоже была превосходная, с новыми свежими покрывалами. Стирка, должно быть, обходится Трифене в целое состояние, подумал я вслух. Клеобула хихикнула и сказала, что, если я хочу, можно пригласить прачку. И она изобразила прачку, встав на колени, задрав юбки и принявшись тереть воображаемое белье. Я вошел в нее сзади, решив, что мы оба уже устали от поз лицом к липу.

— Я дам тебе меда, — пообещал я. — Много-много меда. Я им торгую.

— О, я тоже, — рассмеялась она, — я тоже торгую медом.

Этот ответ показался мне столь удачным, что я пожелал его записать. Многие гетеры и порны — известные шутницы, и некоторые собирают их остроумные высказывания.

Ночь, вероятно, была на исходе, когда мы, наконец, оставили разгромленное ложе, кое-как оделись (а я к тому же нацепил свой изрядно поникший венок) и, желая сменить обстановку, присоединились к обществу. Играли новые музыканты. В комнате с красивыми узорами на стенах кто-то успел прибраться. На подставках стояли изящные старинные вазы с такими росписями, что ни один степенный и благоразумный гражданин не украсил бы ими свой андрон. Сюжетом этих росписей были сцены человеческой жизни, однако служение Эросу явно интересовало художников гораздо больше, нежели Троянская война. Перед глазами разворачивались картины веселых пиров: вот перебравшего юношу рвет в большую чашу, вот гетера задирает хитон, а ее прислужницы жестами предлагают лысому мужчине нагнуться. Вот симпосион, где хмельные сатиры едят и прямо за столом овладевают своими пышнотелыми и большегрудыми сотрапезницами в дорогих украшениях. А вот женщина замахивается сандалией, угрожая немедленной расправой обнаженным ягодицам юного любовника.

Повсюду царило непринужденное веселье, и при мысли, что оно не обошло тебя стороной, на сердце теплело. Гудели оживленные голоса, струны кифары нежно пели в полумраке. На подставках и столах были красиво расставлены светильники, наполненные лучшим маслом (которое не давало копоти). Как мало все это походило на деревенскую жизнь в Элевсине или Гиметте, где приходилось ложиться спать с заходом солнца и лишь уханье филинов нарушало ночную тишину. А здесь ночь мало чем отличалась от полудня.

— Вы ночные пташки! — вскричал я. — Афинские совушки!

Девушки заухали и зачирикали.

— Ага, — сказала мне Клеобула, — ты позабыл шутку о Софокле и его любовнице Архиппе. Софокл был уже глубоким стариком, годы посеребрили его волосы и затуманили взор, но он все равно хотел, чтобы Архиппа была рядом и заботилась о нем. Когда же друг Архиппы спросил одного из ее бывших любовников, чем она нынче занята, тот ответил: «Она, словно сова, сидит на могильном камне».