Читать книгу "Закрытая книга - Гилберт Адэр"

— Не говорить, что это вы? А что же прикажете мне сказать?

— Мы так давно не разговаривали, что он, полагаю, напрочь обо мне позабыл. И мне бы хотелось, чтобы звонок оказался для него сюрпризом. А уж приятным или нет, это другой вопрос.

— А-а, понял. Ладно. Извините, какой, вы сказали, номер?

— 6–3-1.

— И дальше?

— 3–3-4–1.

— Свободно.

Здравствуйте. Нельзя ли поговорить с Эндрю Боулзом?

Алло? Я хотел бы поговорить с Эндрю Боулзом.

А-а, понятно. Не скажете ли, надолго?

Ясно, ясно.

Нет. Нет, я перезвоню, когда он вернется. Спасибо.

Всего доброго.

— Он вышел?

— Уехал.

— Уехал? Куда?

— На Дальний Восток. Гонконг, Австралия, потом домой через Сан-Франциско и Нью-Йорк. Будет в отъезде еще самое меньшее полмесяца.

— Вон оно как. Ну что ж. По крайней мере к тому времени, когда мы с ним сможем наконец поговорить, книга уже приобретет реальные очертания. А все-таки жаль. Было бы славно поболтать с Эндрю о том о сем — ведь сколько воды утекло… Прошло-то почти четыре года. Господи боже мой, целых четыре!

— Гм, Пол, ну что, начнем?

— Скажу вам без обиняков, Джон. Я устал. Очень, очень устал. По правде говоря, чем больше думаю о той работе, которую предстоит сегодня сделать, тем меньше чувствую в себе для этого сил. Я плохо спал ночь. Вы, естественно, мало что могли заметить из типичных признаков большого утомления. Ведь самый характерный из них — воспаленные глаза. Словом, хотелось бы сегодня утром отдохнуть. Отдохнуть и подумать. Не возражаете?

— Конечно нет. Могу я тем временем заняться чем-нибудь полезным?

— Безусловно. Расскажите мне, например, про Рембрандта. Я о нем как раз и буду думать. Не могу же я с бухты-барахты, не поразмыслив хорошенько, браться за книгу.

— Согласен.

— А потом, пока я буду отдыхать, вы, может, попытаетесь собрать картинку-головоломку? Как вы на это смотрите?

— Одобрительно. Только если вы не будете рассчитывать, что я сложу ее точнехонько к тому времени, как вы наберетесь сил для дальнейших трудов. Я, знаете ли, давненько не складывал головоломок.

— Картинок-головоломок. Головоломки, к вашему сведению, бывают самые разные.

— Да? Вот не знал.

— Теперь это мало кто знает. Так или иначе, рассчитывать на то, что вы ее быстро сложите, я не буду. Однако чем скорее начнете, тем быстрее закончите.

— Бесспорно.

— Ну-с, приступим к нашему Рембрандту?

— Постойте, я ведь все записал. Ага, вот. Итак. Название: «Автопортрет в возрасте…»

— Шестидесяти трех лет?

— Правильно. И был написан в?..

— Тысяча шестьсот шестьдесят девятом?

— Опять угадали.

— За несколько дней до смерти — верно?

— А вот тут — извините, мимо. Не дней, а месяцев. За четыре месяца.

— Четыре месяца? Точно?

— Все эти сведения я вычитал из пояснительного текста на стене.

— Неужто четыре месяца? Я был уверен, что ему оставались считанные дни.

— Нет, месяцы. Продолжать?

— Пожалуйста.

— Ну, вы, конечно, оказались правы. Нос у него — совершеннейшая картошка. И на самом кончике такое забавное пятнышко света.

— И, помнится, прямо под нижней губой седая бороденка.

— Нет.

— Нет?

— Он плохо выбрит. Вся нижняя часть лица покрыта щетиной. Но никакой седой бороденки там нет и в помине. Во всяком случае, такой, как вы описываете.

— Боже, что творится с моей памятью! Продолжайте.

— Руки у него как-то несуразно вывернуты.

— Вывернуты?

— Точнее сказать трудно; картина написана в таких темных тонах, что почти ничего не разберешь, но вроде бы руки лежат у него на коленях ладонями вверх.

— То есть пальцы не сжаты?

— Нет. А вы что думали, сжаты?

— Да, думал. Но… теперь я уже и сам не знаю. Надеюсь, он смотрит прямо в глаза зрителям? Смотрит грустно, спокойно и с достоинством.

— Верно. Этот взгляд прямо-таки гипнотизирует. Невольно чувствуешь, что не подобает подходить к нему слишком близко. Как будто перед тобой не портрет, а живой человек.

— Хорошо сказано. Н-да, жаль.

— Жаль чего?

— Жаль, что именно глаз и не будет, когда вы сложите картинку-головоломку.

— И правда жаль.

— Понимаете, Джон, когда художник и модель — один и тот же человек и, следовательно, глаза художника вглядываются в глаза модели, — глаза и являются главным в автопортрете. Можно написать прекрасный, трогательный и очень живой автопортрет даже без непременного сходства черт лица — всех, кроме глаз.

— Разрешите я продолжу? Над ушами дыбятся волосы, совершенно седые. На голове берет, вроде бы из мягкой замши.

— Слава тебе, Господи, за это.

— Что вы хотите сказать? За что тут благодарить Господа?

— За то, что хотя бы это я помню верно.

Джон, вы опять улыбаетесь. Пожалуйста, не ухмыляйтесь мне в спину.

— Ловко вы это улавливаете. Я действительно улыбнулся, это правда. Улыбнулся, слушая, как вы благодарите Бога за то, что на художнике замшевый берет. Но улыбнулся я совершенно беззлобно.

— Знаю. Я просто демонстрировал свою проницательность. Давайте посмотрим, сумею ли я сам опознать последний кусочек головоломки. На художнике сюртук бежевого цвета, возможно тоже замшевый, застегнут спереди на пуговицы. И меховой воротник. Прав я или… да прав, конечно!

— Почти правы.

— Почти?!

— Воротник не меховой. Он из того же материала, что и сюртук. Да, похоже, замшевый.

— О господи боже ты мой!

— Что случилось, Пол?

— Неужели теперь я теряю память?

— Пол, но это же пустяки. Ерундовские промашки. Ничего серьезного.

— А для меня этот меховой воротник, чтоб его, — вещь очень серьезная! Убийственно серьезная! Выходит, я даже не могу толком вспомнить свою любимую картину!

— Да вы же сами сказали, что не видели ее много лет.

— Джон, когда я лишился зрения, я лишился настоящего. Лишился напрочь. Хорошо, пусть. Я научился обходиться без него. Или почти научился. Но если я начну терять память, я лишусь не только настоящего, но и прошлого. И тогда мне останется одно лишь будущее. Боже правый, и какое будущее!