Читать книгу "Дикий фраер - Сергей Донской"

Парень постоял немного, пытаясь хмурить пшеничные брови, а потом, как бы спохватившись, шагнул к выключателю и спросил извиняющимся тоном, совершенно не вязавшимся с автоматом и окровавленной гантелью:

– Я свет погашу, ладно?

– Гаси! – отозвалась с напускным весельем Элька вместо заторможенного хозяина квартиры. – Темнота – друг молодежи. – Услышав смущенное хмыканье парня в нахлынувшем мраке, она радушно предложила: – Иди к нам, не стесняйся. Кровать здесь широкая, все поместимся. Костя тебе не откажет, да, Костя?

Уловив раздраженное, но опасливо приглушенное сопение соседа, Элька откинулась на подушку и зашлась злорадным хохотом, дивясь тому, как сильно смахивает ее смех на рыдания.

Если бы ее мог услышать в этот момент Антошка, он вскинул бы на нее незрячие глаза и спросил: «Почему ты плачешь, мама? Тебе плохо?» Только не слышал ее сынишка. Слишком далеко он находился. И надежда обнять его уже послезавтра вдруг показалась Эльке несбыточной мечтой.

Глава 6Кровавая головоломка

Петин сон никогда не бывал чуток и тревожен. Честно говоря, обычно он попросту отрубался и дрых без задних ног, реагируя на окружающую действительность не более живо, чем любой неодушевленный предмет.

Так было и в родной Еленовке, и в ПТУ, и на срочной службе. Вечная проблема в разных местах разрешалась по-разному. Дома батя будил сына посредством холодной воды, которую бесцеремонно лил на него из носика чайника. Дружки-пэтэушники выносили соню вместе с кроватью в коридор общаги и там выставляли на всеобщее обозрение, причем, как правило, без трусов, что значительно повышало его рейтинг среди немногочисленных девчат. В армейской казарме Петру делали «велосипед», то есть вставляли между пальцами его ног горящие спички и, покатываясь от смеха, наблюдали, как он энергично вращает несуществующие педали. Но этот аттракцион был популярен лишь до тех пор, пока Петр спросонок не сломал челюсть самому азартному и веселому зрителю, а случилось это уже на второй неделе доблестной службы.

Со временем он приучился вставать вовремя, при необходимости даже в шесть часов утра, если перед сном отдавал мозгу соответствующий приказ, представляя себе при этом циферблат часов с замершими в нужном положении стрелками. Но в промежутках между укладыванием в постель и пробуждением Петр по-прежнему становился чурбан чурбаном, из которого хоть Буратино вытесывай – не пикнет даже. Эта особенность Петиного организма могла бы дорого ему обойтись той темной ночкой, когда он провалился в забытье, совершенно обессиленный испытаниями, выпавшими на его долю днем.

Спасла Петра заурядная упаковка сосисок, которую он сохранил на сердце как память о покойной Юлечке. Было чем ее помянуть по православной традиции.

Сосиски эти, скользкие, окрашенные в цвет отмороженных пальцев, если и были куриными, как гласила надпись на пакете, то готовили их не из мяса, а из натурального дерьма, выработанного на птицеферме. Но Петр слишком хотел есть, чтобы вникать в такие подробности. Кроме того, он ведь вырос в деревне, где любые колбасные изделия считались наипервейшим лакомством, поэтому и накинулся на угощение с остервенением изголодавшегося кота.

Расплата за жадность и неосмотрительность наступила ночью. Началось все с тревожного сна с погонями, завершившегося бесконечно долгим падением с высоты, от которого Петины внутренности разом перевернулись. Его подбросило на диване так, словно он действительно сверзился на него из поднебесья. Рот был полон кислой слюны, тело снаружи покрылось испариной, а изнутри его пронзала режущая боль во взбунтовавшемся желудке.

Не успев даже зажечь свет, Петр ринулся в туалет, и если бы на короткий марш-бросок потребовалось хотя бы одним скачком больше, он мог бы не успеть донести свою беду до места назначения.

Последовавшие приступы были столь бурными и многократными, что, когда Петра проняло от желудка до распоследней тощей кишки, он так и остался сидеть на унитазе со слабой улыбкой много выстрадавшего, но по-своему счастливого человека. Отдаляться от туалета было рановато, да Петр и не спешил никуда. После многолетних мытарств в неблагоустроенных общественных сортирах он научился ценить все прелести такого вот маленького замкнутого мирка, где никто не мог нарушить его мечтательный покой.

Прежние хозяева квартиры оборудовали туалет уютным настенным бра в виде увядшего тюльпана, целой портретной галереей известных артистов и стопочкой ветхих журналов «За рулем», изданных еще до Петиного рождения. Сам он дополнил интерьер парой пятикилограммовых гантелей, занявших почетное место по обе стороны от унитаза. Артистов разглядывать во время вдумчивых посиделок было скучно и как-то неловко. Журналы вообще не привлекали Петино внимание, поскольку автомобили там были представлены безнадежно устаревшие, а непосредственно печатным словом он мозги забивать не любил, намереваясь сохранить их в почти первозданном виде на потом. Оставались нехитрые упражнения с гантелями, которые, как полагал Петр, даже способствовали процессу отправления организма. Получалось сочетание полезного с не менее полезным.

Скупо радуясь накатившему умиротворению, он нагнулся было за гантелями, как вдруг замер, гадая, почудился ли ему посторонний шум или он действительно имел место. Крак! Навострив уши, Петр определил источник происхождения звука: дверной замок, в скважине которого проскрежетал вставленный ключ. Тихий, вкрадчивый скрежет повторялся вновь и вновь. Впечатление было такое, что входную дверь пытается открыть пьянчуга, неспособный подобрать нужный ключ даже с десятой попытки.

Если бы не приключение по дороге в аэропорт, Петр немедленно отправился бы выяснять, кто и зачем пытается проникнуть в его жилище. Окажись это владелец квартиры, не избежать бы ему пары десятков нелестных эпитетов за столь позднее вторжение. И Петр, поспешно приведя себя в порядок, уже намеревался кинуться на бытовые разборки, когда вдруг вспомнил, что случается в кино со свидетелями заказных убийств. Ведь Лехмана с его секретаршей завалили не просто так, от нечего делать. А потом золотозубый автоматчик преследовал Петра тоже не из безобидного желания посостязаться с ним в беге по пересеченной местности.

Неприятно стало Петру, очень неуютно и одиноко, особенно когда в звенящей тишине едва слышно пропели петли открываемой двери: здра-а-а-асте!. Сжав в правой руке гантель и погасив бра, чтобы не привлечь внимания неизвестного взломщика светом, пробивающимся сквозь щели, он выпрямился и затаил дыхание.

Входную дверь за собой не захлопнули, а осторожно притворили. Потом под ногами ночного гостя несколько раз скрипнули половицы, он приближался, отчего Петру вдруг страстно захотелось снова опуститься на унитаз.

Незнакомец с сиплым дыханием заядлого курильщика остановился совсем рядом – в тесном закутке между туалетом и комнатой. Здесь он замер, наверное, давая глазам привыкнуть к темноте, как тоскливо догадался Петр. Когда за дверью раздалось тихое металлическое клацанье, ему стало окончательно ясно, что отсидеться в уборной не удастся: обыск однокомнатной квартиры должен был занять гораздо меньше времени, чем предполагал провести Петр на этом свете.