Читать книгу "Унижение - Филип Рот"

Оставшись один в комнате, он ощутил что-то близкое к экстазу: силы вернулись, все снова стало естественным, исчезло ощущение униженности, отъединенности от остального мира. Нет, это уже не мечты. Саймон Экслер действительно возрождается! Именно здесь, в этой комнате, уставленной детской мебелью! Столики и стульчики напомнили ему о сеансах арт-терапии в Хаммертоне, где ему и Сибил ван Бюрен выдавали карандаши и бумагу, чтобы они рисовали картинки. Он вспомнил, как послушно, словно ребенок детсадовского возраста, раскрашивал листок цветными карандашами. И убийственные последствия своего пребывания в Хаммертоне тоже вспомнил — исчезли последние следы уверенности в себе. Вспомнил, как, стараясь отвлечься от неизбывного ужаса и ощущения краха, слушал в комнате отдыха после ужина разговоры тех, кто по-прежнему был одержим желанием покончить с собой. Теперь, однако, он, большой человек, неловко сидящий среди этих маленьких столов и стульчиков, снова был актером, сознающим, сколь многого он достиг в прошлом, и верящим, что жизнь может начаться снова.

Доктор Ван, маленькая изящная молодая женщина, сказала, что ей, конечно, понадобятся также и сведения о Пиджин, но пока она могла бы сказать несколько слов по поводу его опасений. Итак, о вероятности уродств у детей пожилых отцов. Хотя у мужчин идеальным для зачатия является возраст от двадцати до тридцати и риск генетических дефектов и пороков развития, таких как аутизм, например, значительно возрастает, если отцу за сорок, а количество сперматозоидов с поврежденной ДНК тем больше, чем старше мужчина, нельзя сказать, что в его возрасте и при его состоянии здоровья шансы произвести на свет полноценного, без отклонений ребенка ничтожно малы, особенно если учесть, что некоторые, хотя и не все дефекты выявляются во время беременности. «Клетки семенников, вырабатывающие сперму, делятся каждые шестнадцать дней, — объяснила ему доктор Ван, сидя за маленьким столиком напротив. — Это значит, что к пятидесяти годам клетки успевают поделиться около восьмисот раз. И с каждым делением вероятность ошибок в ДНК возрастает». Когда Пиджин расскажет ей о себе, она сможет лучше оценить их ситуацию и начать работать с ними обоими, если они решатся. Она дала ему свою карточку и буклет, где подробно говорилось о природе врожденных дефектов и вероятности их появления. «Если возникнут вопросы, звоните».

Вернувшись домой, он испытал огромное искушение позвонить Пиджин и рассказать ей, какая великая идея владеет им и что он уже сделал для ее осуществления. Но нет, с этим лучше подождать до следующих выходных, когда они снова будут вместе и смогут говорить и говорить сколько угодно. Уже в постели он прочел буклет, который дала ему доктор Ван: «Чтобы зачать здорового ребенка, нужна здоровая сперма… От 2 до 3 процентов детей рождаются с грубыми врожденными пороками развития… Более 20 редких, но разрушительных генетических заболеваний у детей связаны с пожилым возрастом отцов… Чем старше мужчина, зачинающий ребенка, тем больше вероятность выкидыша у женщины… У пожилых отцов больше шансов произвести на свет детей с аутизмом, шизофренией, синдромом Дауна…» Он просмотрел буклет один раз, потом второй, несколько отрезвел от информации, задумался о риске, и все же вновь обретенная решимость возобладала и прочитанное не отвратило Саймона от его намерений. Слишком взволнованный, чтобы спать, чувствуя, что с ним творится нечто необычное, он пошел среди ночи в гостиную, включил музыку, еще больше воодушевился и, кроме ощущения абсолютного бесстрашия, какого не знал уже долгие годы, испытал острое биологическое желание иметь ребенка, которое чаще приписывают женщинам. Теперь ничто не казалось ему невозможным. Она должна пойти с ним к доктору Ван. Когда у врача будут обе половинки истории, они примут решение, разумное и взвешенное.

Он собирался поговорить с Пиджин в пятницу после ужина. Она приехала под вечер и тут же ушла к себе в кабинет с кипой студенческих контрольных, предоставив ему готовить. После ужина опять ушла к себе — проверять какие-то другие работы. «Ну пусть разделается с этим сегодня вечером, — подумал он. — В конце концов, у нас еще целые выходные, чтобы поговорить».

В кровати, в темноте — спустя две недели после их встречи с Трейси — Пиджин отстранилась, когда он поцеловал ее и попробовал приласкать, сказав:

— Сегодня душа не лежит.

— Хорошо, — произнес он и отодвинулся, раз уж не сумел возбудить ее, на свою половину постели, но удерживал ее руку в своей, желавшей касаться и ласкать, пока Пиджин не уснула.

Проснувшись среди ночи, Саймон задумался: что это значит — «душа не лежит» и почему она избегала его общества с того самого момента, как приехала?

На следующее утро, еще до того, как представилась возможность рассказать ей о встрече с доктором Ван, обо всем, что стояло за этой встречей, об их возможном совместном будущем, он понял, что, отправляясь к доктору Ван, пытался не столько побольше узнать, чтобы не совершить опрометчивых поступков, сколько еще глубже зарыться в фантазии, еще больше поддаться самообману.

— Это конец, — сказала она Экслеру за завтраком.

Они сидели друг против друга на тех же самых стульях, что и несколько месяцев назад, когда она сказала ему, что они «готовы рискнуть».

— Конец чего? — спросил он.

— Всего этого.

— Но почему?

— Это не то, что мне нужно. Я ошиблась.

— Нет! — со злостью выкрикнул он. — Что значит «я ошиблась»?! Это не может вот так закончиться! Ты — все для меня!

Вот так, внезапно начался конец и завершился тридцать минут спустя, когда Пиджин стояла в дверях, прижимая к себе туго набитую спортивную сумку, а Саймон Экслер в слезах умолял ее остаться.

— После стольких месяцев? — кричал он. — Ведь прошло больше года! Это что, не считается? Этого всего не было?

Он вел себя ужасно, но ничего не мог с этим поделать. Он был как помешанный, не способный скрыть от окружающих ни одной из своих шальных мыслей. Все происходящее было полной противоположностью мечтам, которым он предавался в ту ночь на кухне, картинам, которые он рисовал себе, когда шел к доктору Ван. Все должно быть по-другому! Она не дала совершиться ничему!

Теперь и Пиджин плакала; и ей разрыв давался сложнее, чем представлялось в первый момент, за кухонным столом. Тем не менее она была непоколебима и молчала в ответ на его отчаянные увещевания. Сам вид ее, стоящей в дверях, в прежней мальчишеской красной куртке на молнии, со спортивной сумкой, говорил, что эти трудности она преодолеет. Не станет вести за чашкой кофе задушевных бесед, способных окончиться примирением. И ругаться не будет. Не пойдет ни на какие уступки. Единственное, чего она хочет, — освободиться от него, воспользоваться обычным человеческим правом уйти и попробовать что-то другое.

— Ты не можешь зачеркнуть все! — в ярости крикнул он, и Пиджин, сильнейшая из двоих, открыла дверь.

Напоследок она, всхлипнув, сказала:

— Я старалась быть безупречной для тебя.

— Что, черт побери, это значит? Разве дело в безупречности? «Мне это так нравится, я не хочу, чтобы это кончалось»! А я-то, дурак, верил и думал, ты делаешь то, что хочешь!