Читать книгу "Что не так с этим миром - Гилберт Кийт Честертон"

происхождению, ни по духу вовсе не является аристократией. Это не система духовных степеней и различий, как, например, кастовая система Индии, или даже не древнегреческое различие между свободными людьми и рабами. Это просто остатки военной организации, созданной отчасти для того, чтобы удержать на плаву тонущую Римскую империю, отчасти для того, чтобы сломить грозный натиск ислама. Слово «герцог» означает просто «полковник», так же как слово «император» означает просто «главнокомандующий». Вся история содержится в одном-единственном титуле графов Священной Римской империи, то есть офицеров европейской армии, выступавших против тогдашней «желтой опасности»[112]. В армии же никому даже в голову не приходит, будто различие в званиях символизирует различие в моральной реальности. Никто не скажет: «Ваш майор очень веселый и энергичный; ваш полковник, конечно же, должен быть еще более веселым и энергичным». Никто не указывает в отчете о разговоре в столовой: «Лейтенант Джонс был очень остроумен, но, естественно, уступал капитану Смиту». Сущность армии – идея официального неравенства, основанного на неофициальном равенстве. Полковнику подчиняются не потому, что он лучший человек, а потому, что он полковник. Вероятно, таков был дух системы герцогов и графов, когда она впервые возникла из военного духа и военных потребностей Рима. С упадком этих потребностей Римской империи она постепенно утратила значение как военная организация и подпала под влияние нечистой плутократии. Но даже сейчас это не духовная аристократия – и слава Богу. Это просто армия без врага, живущая за счет народа.

Мужчина, таким образом, может быть как товарищем, так и специалистом, и армия – не единственный случай подчинения специалиста. Лудильщик и портной должны действовать почти так же четко и быстро, как солдат и матрос; по крайней мере, если лудильщик недостаточно организован, в том-то и причина, почему он не развернется в полную силу. Ряды лудильщиков и портных обычно пополняют две кочевые расы Европы – цыгане и евреи, – но только еврей имеет влияние, потому что только он подчиняется какой-то дисциплине. У мужчины, повторю, есть две стороны: сторона специалиста, и тут необходимо подчинение, и сторона товарищества, и тут насущно равенство. Говорят, нужно десять портных, чтоб создать человека, но мы также должны помнить, что для создания человека требуются десять поэтов-лауреатов или десять королевских астрономов. Десять миллионов деловых людей составят Человека, однако при условии, что не станут говорить о делах. Так вот, особая угроза нашего времени, которую я в пределах этого рассуждения называю «империализмом» или «цезаризмом», – полное подавление товарищеской стороны человека, то есть равенства, специализацией и господством.

Можно представить себе только два вида социальной структуры – личное правление и безличное правительство. Если у моих друзей-анархистов не будет правил, у них будут правители. Предпочтение личного правления с его тактом и гибкостью называется монархизмом. Предпочтение безличного правительства с его догмами и определениями называется республиканством. А вольное возражение разом и против короля, и против кредо называется чушью – по крайней мере, я не знаю более философского определения для этого. Вы можете положиться на проницательность или присутствие духа единого правителя или же на равенство и утвержденную справедливость единого правила; но придется выбрать то либо другое, иначе вместо нации выйдет чудовищный бардак. Мужчины, постольку поскольку стремятся к равенству и дебатам, обожают идею правил; они их развивают и усложняют до крайности. В своем клубе, где есть правила, мужчина находит гораздо больше определенности, чем в своем доме, где есть правитель. Специально созданное собрание, например Палата общин, доводит этот смешной ритуал до методического безумия. Вся система в целом отличается жесткой иррациональностью, как королевский двор у Льюиса Кэрролла. Казалось бы, тот, кто именуется спикером парламента, должен больше всех говорить – поэтому он в основном молчит. Казалось бы, мужчина снимает шляпу, входя, и надевает ее, чтобы уйти, – поэтому здесь он снимает шляпу, чтобы выйти, и надевает, чтобы остаться. Обращение по имени запрещено, и мужчина должен называть своего отца: «Мой достопочтенный друг, представитель Западного Бирмингема». Возможно, это фантазии эпохи упадка, но в основном они отвечают мужским склонностям. Мужчины считают, что правила, даже иррациональные, универсальны; мужчины считают, что законы равны, даже если они несправедливы. В этом проявляется неукротимая справедливость – как при подбрасывании монеты.

Опять же, очень прискорбно, что, критикуя такие явления, как Палата общин, ополчаются именно на те (возможно, немногие) их элементы, которые как раз хороши. Называют Палату общин «говорильней» и жалуются, что она тратит время на болтовню, а это как раз тот аспект, в котором представители народа схожи с народом. Если парламентарии любят досужие дискуссии, так потому, что все мужчины любят это: парламентарии действительно представляют Англию. Так парламент приобретает мужественное достоинство пивной.

Мы уже коснулись истины во вводной части, говоря о чувстве дома и собственности, а теперь говорим о чувстве совета и общности. Всем мужчинам от природы близка идея досуга, смеха, громких и равных споров, но в наших залах поселился призрак. Мы осознаем серьезную современную проблему, которая называется специализацией или жесткой конкуренцией, то есть бизнесом. Бизнес не может иметь ничего общего с досугом, бизнес не имеет дела с товариществом; бизнес не проявит терпимости ко всем тем юридическим фикциям и фантастическим гандикапам, с помощью которых товарищество защищает идеал равенства. Современный миллионер, взявшись за типичную и приятную задачу – увольнение родного отца, – определенно не будет называть его достопочтенным клерком с Лабернум-роуд в Брикстоне. Поэтому в современной жизни возникла литературная мода, посвященная деловой романтике, великим полубогам жадности и сказочной стране финансов. Эта популярная философия совершенно деспотична и антидемократична; эта мода – цвет того цезаризма, против которого я возвышаю голос. Идеальный миллионер силен стальными мозгами. Тот факт, что реальный миллионер чаще всего силен дубовой головой, не меняет духа и направленности идолопоклонства, поскольку аргументация строится так: «Специалисты должны быть деспотами; люди должны быть специалистами. На мыловаренной фабрике не может быть равенства; поэтому его не будет нигде. Не может быть товарищества на зерновой бирже, поэтому его не должно быть в принципе. Нам нужна торговая цивилизация; поэтому мы должны уничтожить демократию». Я знаю, у плутократов редко хватает фантазии, чтобы воспарить до таких примеров, как мыло или пшеница. Они обычно ограничиваются, демонстрируя великолепную свежесть ума, сравнением между государством и кораблем. Один антидемократический писатель заметил, что он не хотел бы плыть на судне, на котором юнга имеет равное право голоса с капитаном. В ответ можно легко сказать, что многие корабли (например, «Виктория») потонули из-за того, что адмирал отдал неверный приказ, и это было очевидно даже юнге. Но это спорный