Читать книгу "Чалдоны - Анатолий Константинович Горбунов"

гнездилась. Выбегу, бывало, спозаранку за околицу — и слушаю, как они на серебряных трубах играют. Отчего, думаете, наших предков Журавлёвыми окрестили? Среди журавлей жили! Значит, Трубач на болоте объявился? Ну-ну. Добрая примета.

— До последнего перышка журавля разглядела, — засомневалась дотошная Вальша. — И никакой серебряной трубы не заметила?!

— Она у него в горло вставлена! — догадался смекалистый Юрша.

— Да-да-да! — поддержал отец. — Чтобы летать не мешала…

Трубач тоже узнал старых знакомых и вежливо кивнул им головой.

Вдруг, откуда ни возьмись, в небе появилась журавлиха. Сделала над озером широкий круг, осмотрелась и приземлилась на болото.

— Кур, кур, кур… — Журавль, важно вышагивая, направился к ней.

— Лы, лы, лы… — кланяясь, отвечала гостья.

— Курлы, курлы, курлы… — отдавался звон серебряных труб за далеким лесом.

Вечером ребятишки еще с порога в один голос поделились светлой новостью:

— Трубач замуж вышел!

Мать и отец растянули улыбку до ушей, а бабушка Аксинья и бабушка Ульяна всплакнули. Может, о своей вдовьей доле, о своих ненаглядных журавушках, сложивших буйные головушки за отчую землю?

2

Почти неделю птицы провели в брачных плясках, а затем устроили под чахлой березкой гнездо из сухих веточек и травы; отложили два крупных яйца. На кладке сидела в основном журавлиха. Трубач сменял ее лишь на время кормежки — на восходе и закате солнца.

Отец остерег Юршу и Вальшу:

— Не вздумайте к гнезду подходить, насмерть заклюют курлыки.

В справедливости его слов ребятишки убедились вскоре воочию. Увязалась за ними на рыбалку чья-то собачонка, учуяла на болоте журавлиное гнездо, решила полакомиться яйцами. Не успела к нему приблизиться — вихрем налетел Трубач, а следом подоспела журавлиха. Мгновенно ослепили несчастную лакомку и втоптали в трясину.

В июне с болота стали доноситься странные посвисты. У журавлей появилось потомство. Прошло немного времени, и они вывели его на берег озера, как бы напоказ. Пушистые журавлята забавно гонялись за стрекозами, норовили догнать вплавь шустрых водомерок, совали в теплую воду свои головенки, высматривая гольянчиков.

Любуясь на журавлят, Вальша удивилась:

— Почему у них такие коротенькие ножки?! Может, это утята?

— Нашла утят! — прыснул Юрша. — На клювы глянь: длиннее, чем нос у Буратино. Дай срок, и ножки отрастут.

И правда, к середине августа журавлята здорово приподнялись на ногах и обучились летать.

Как-то за ужином отец объявил:

— Отгольянили, рыбаки. Сено будем готовить. Надумали мы с матерью «сталинскую корову» в рассрочку взять. Доктор у Генки и Людки малокровие признал, парным молочком советует поить пострелят.

— Сталинскую?! — вытаращил от изумления глаза Юрша. — Что, ее там доить некому?

— Доить-то есть кому, да кормить охотников нет… — расхохотался отец.

— Не морочь парнишке голову, — рассердилась мать. И объяснила сыну: — Это козу так в народе шутя называют.

Соседний колхоз разрешил Журавлёвым выкосить бесплатно скудную на разнотравье кулижку около озера, где литовка сроду не гуляла. Дареному коню в зубы не смотрят, очистили покос от хлама и поставили балаган — прятаться от дождя.

Вальше не повезло: набегалась по росе босиком — и простыла. Сидит дома, пьет отвар мать-и-мачехи и не знает, куда деться от надоевших пуще горькой редьки Людки и Генки. То ссорятся, то жалуются друг на друга, выводят из терпения хроменькую бабушку Аксинью. Та, не разбираясь, кто прав, кто виноват, надает им шлепков и перемывает косточки бабушке Ульяне:

— Журавлиха голенастая! Устроила мне каторгу. Вот завтра встану пораньше и тоже сбегу сенцо ворошить…

Вечером Юрша принес с покоса полную кепку красной смородины.

— Журавлей видел? — первым делом поинтересовалась у него Валыпа.

— Видел. Над горохом кружили.

— Уже налился… — обреченно вздохнула больная. — Принес бы? — Свой-то в огороде она давно выщипала.

— Ага, чтобы подстрелили? — возмутился Юрша. — Не мы сеяли, не нам убирать.

Он как в воду глядел.

Подслеповатый колхозный сторож, вооруженный дробовиком, объезжал поля и заметил на горохе четырех воров.

— Сволочи! Сейчас накормлю бекасином…

Пока скакал через низину, воры скрылись, лишь четверо сенокосчиков на кулижке мечут стожок. Подскакал — коня на дыбы.

— В тюрьму захотели?!

— В чем дело-то? — спокойно спросил Журавлёв.

— А в том, — заорал, хватаясь за дробовик, сторож, — что колхозный горох таскаете! Своими шарами вас только что на поле видел!

Заслонив Юршу собой, мать побелела как стенка.

Журавлёва дробовиком не запугаешь — от Москвы до Берлина сквозь ад прошел, всякого хлебнул. Бывший фронтовик грозно выставил вперед острые деревянные вилы, готовый в любой миг метнуть их в разъяренного самодура.

— Если видел, почему с поличным не взял? Пошевели мозгами. До гороха отсюда версты две с гаком. Что мы, быстрее лошади бегаем?

От такого веского довода крикун опешил. Выругался грязно и, мстительно ударив потного коня по животу каблуками рваных сапог, ускакал.

Бабушка Ульяна плюнула вдогонку:

— Берия в могиле, а народ всё тюрьмой пугают…

— Без дисциплины и догляда никак нельзя, иначе растащат государство по горошинке, — не согласился Журавлёв.

Настроение у всех было испорчено. Молча дометали стожок и засобирались домой.

Размашисто шагая по пыльной дороге навстречу завтрашнему дню, Юрша хвалил себя в душе, что не поддался опасной просьбе Вальши: государство осталось в целости и сохранности, а он — живым.

— Бух! Бух! — раздались вдали выстрелы.

У парнишки екнуло сердце. Подслеповатый колхозный сторож обстрелял вернувшихся на горох журавлей. К счастью, бекасиная дробь не достала птиц, и они благополучно скрылись на болоте.

После этого случая Трубач стал садить свое семейство на кормежку посередине поля: береженого Бог бережет.

Незаметно к озеру подкралась на лисых{2} ивовых лапках осень. Облохматила продолговатые пуховые шишки на рогозе, осыпала белые лепестки с перелойки, перепугала ранними седыми утренниками не только луговых птах, но и жителей рабочего поселка.

Журавлёвы срочно убрали в огороде овощи и выкопали картошку. Вывезли с кулижки по торной пока что дороге стожок сена, заготовленного на зиму для «сталинской коровы». Она, кстати, оказалась удоистой. От парного козьего молока Генка и Людка заметно повеселели…

Серебряные трубы на болоте пели все громче и тревожней. Слушать их Юрша и Вальша ходили теперь только после уроков и по воскресеньям. Хотя гольяны и продолжали брать жадно, ребятишки больше собирали клюкву: бабушке Аксинье и бабушке Ульяне на кисели. Где-то в конце сентября Трубач со своим семейством внезапно исчез — умчались журавушки от свирепой сибирской зимы куда подальше. Без серебряных труб озеро осиротело и запечалилось.

…Каждую весну приводил Трубач свою подружку к родному гнездовью, а вместе с