Читать книгу "Стеклянный занавес - Мария Ивановна Арбатова"

загул. К ночи всё начнётся, уж вы поосторожней. Жене моей на салфетке автограф напишите, ну, что муж у неё по-любому в шляпе и при шпаге!

Валя с Викой спустились на этаж ниже, мужское население в фойе было уже пьяным в дрова, и тут откуда ни возьмись появились толпы полураздетых девиц. Видимо, они и прежде были на пароме, просто в принятый час вышли на работу «в форме».

– Закалённые. Гляди, как заголились, – заметила Вика.

– Идём в каюту, а то нарвёмся, – потащила её за руку Валя.

Семьи с детьми уже легли спать, пожилые дамы слушали в музыкальном салоне романсы или играли в казино, а остальные пассажиры и пассажирки перешли на поисковые диалоги глазами.

Спать легли пораньше. Штормило, и махину парома сладко покачивало. Воздух и запахи сводили Валю с ума и в Швеции, и в Финляндии, словно какая-то её часть помнила, что уже была где-то здесь.

Лев Андронович объяснял, что регрессионная терапия, помимо психотерапевтического эффекта, обрушивает на человека «дежавю», подсказывая что-то в связи со страной, которая необъяснимым образом кажется знакомой, словно ходил по этим улицам, слушал эту музыку, ел эту еду, носил эту одежду…

Шведы на улицах, как и финны в Хельсинки, казались Вале близкими своей интровертностью, сдержанностью, минималистской эстетикой. При этом были словно вырублеными из камня без тонкой отделки и выглядели роботообразными даже в драке за икру.

И, провалившись в сон, Валя увидела, как мама-Соня, носящая в регрессии имя Окку, ведёт её, маленькую, по лесу, рассказывая, что у дерева есть душа. И она отомстит тому, кто рубит его без заговора. Потому у срубаемого дерева просят прощения, а брёвна везут в деревню комлем вперёд, как убитого человека.

Сорок дней их можно только очищать от коры, сорок дней они плачут о своей смерти. Сруб выстаивается год, прежде чем делают дом, ведь душа дерева последний раз является к людям на годовщину смерти. И маленькая Валя, точнее маленькая Васи, слушает и запоминает это на всю жизнь.

Потом приснился сегодняшний шведский стол с толпами едоков. А в углу зала сидела бабушка Поля в белом платке и чистила старым кривым ножом картошку. Перед ней стояли две щербатые миски: одна с колодезной водою для чищенных клубней, другая для аккуратных лент кожуры.

– Зачем чистишь? – спросила Валя. – Вон сколько еды!

– Ихнего не ем, – покачала головой бабушка. – Кожуру стригу гусям на мешанку…

«Мешанкой» назывался зимний корм для гусей: мелко порезанные и заваренные кипятком сено, крапива, хвоя, овощи, крупа и толчёные речные ракушки.

– Соня трубку не берёт, – пожаловалась Валя.

– Так бросила ж тебя…

– Она меня в прошлой жизни бросила, колдуньям так положено, – заступилась Валя за Соню.

– В этой из-за молдавана бросила, за то слёзочками и умылась. Теперь из-за богатой жизни тебя бросила… Коли понадобишься, найдёт!

Это было правдой, и потому особенно обидно звучало из уст бабушки.

– Просто меня к ней ревнуешь.

– Ещё чего придумала, – усмехнулась бабушка. – Ты б, Валюшка, за девчонкой своей лучше смотрела!

Валя обернулась и увидела, что Вика мечется возле шведского стола, а за ней бегут старички, что подбивали клинья в музыкальном салоне. Вика уворачивается от их рук и опрокидывает на них очередную порцию фуршетной еды.

По одежде, лицам и волосам старичков уже прошлись разноцветные мазки крема от пирожных, жирные кляксы паштетов, бляшки мяса, брызги подливок и кусочки салатов. В шкиперской бородке морщинистого застряли зелёные кудри петрушки, а спортивный костюм мордатого весь в томатных пятнах.

Валя бежит на помощь Вике, но в зал врываются полицейские красотки на лошадях, которых показывала на улице Эльза Сегель. Лошадь соломенной блондинки эффектно перемахивает через стол, полицейская умело хватает Вику за волосы, а та истошно вопит.

Красавица-азиатка ловко спешивается возле Вали и защёлкивает на её запястьях наручники. А лошадь в это время вытягивает морду к столу и слизывает большим розовым языком с подноса пласты селёдки.

Валя оглядывается в угол зала, где сидела бабушка, но той и след простыл. А полицейская кричит на чистом русском:

– У вас нет визы, следуйте в тюрьму!

Валя проснулась в холодном поту. Сердце готово было выскочить из груди. Паром нежно покачивало, а Вика мирно сопела на верхней полке каюты.

Встали, когда паром пришвартовался в Хельсинки. Позавтракали бутербродами, стыренными в гостинице, и пока добирались до выхода, видели, что уйма народу вовсе не собирается на берег, а сидит за игровыми автоматами и дьюти-фришным алкоголем.

На вопрос о ближайшем обменнике сотрудник парома неопределённо махнул рукой. Побрели по направлению взмаха его руки мимо неприветливых тёмно-красных кирпичных зданий, тянущихся на фоне серого неба.

В одном из них был обменник, но он открывался позже. Дорога от причала шла в гору, дождь не утихал, зонт надувался парусом, а ветер выламывал ему спицы. Попрятались и замолкли даже наглые прибрежные чайки.

– Заграница, блин! Паром тормозит в десять, а обменник с двенадцати! На шведские кроны даже билет в автобус не продадут! – бурчала Вика.

– Помнишь Сонину улицу?

– Дом узнаю, а их названия хрен запомнишь.

Наконец на горизонте появилась знакомая православная церковь, за ней белокаменный собор.

– Сенатская площадь! – закричала Вика. – Чешем по трамвайной линии, куда-нибудь придём.

Нашли открытый обменник, перед которым стояла урна, набитая зонтами с выломанными спицами, но Соня по-прежнему не брала трубку. Валино настроение портилось с каждой минутой, предпростудно заныла голова. Дошли до железнодорожного вокзала, с которого начался их первый визит в Хельсинки.

– Экскурсию по любимым местам? – подмигнула Вика.

– Лучше чаю горячего!

У вокзала обнаружили забегаловку с чаем и толстыми финскими блинами «паннукакку», потому что к ним полагалось блюдце мёда.

– Рванем по Маннергейму? – предложила Вика.

– Кажется, мы обе заболеваем, и у меня ни трав, ни сил. А завтрашняя встреча в поездке главная.

Без Сони и Юкки Хельсинки был им совсем не рад, лупил дождём, выталкивал холодным ветром. Да и сам выглядел тускло, как говорила Вика, «угашенно». И без того суровые, заторможенные финны шли мимо окна кофейни, ссутулившись.

– Спалили двести баксов, чтоб зырить на пьяных шведов и жрать паннукакку? Она, по сравнению с бабкиными блинами, как асфальт, – насупилась Вика.

– А море? А шхеры? И, кстати, это была твоя идея.

– Хотела Соньку с Юккой приколоть. Мы к вам заехали на час, привет, бонжур, хелоу! А ну скорей любите нас, вам дико повезло! – проорала Вика, и проходящая мимо официантка кинула осуждающий взгляд.

– Может, уехали отдохнуть? Но Соня про это заранее рассказывает.

– Чё ты кошки-мышки устраиваешь? В крезухе она! Опять забуксовала, только тебе стрёмно это озвучить…

Валя снова достала сотовый, снова набрала два хельсинских сотовых и один домашний,