Читать книгу "Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев"

наличием в стране постоянной армии не была для дворян обязательной. Даже «в конце XVI в. знать была ключевым актором французской политики: принцы и герцоги управляли во всех главных областях… Знатные семейства в качестве губернаторов захватили и формальные полномочия короны по назначению чиновников на областном и местном уровнях. Губернаторы строили клиентские сети, утверждая членов менее знатных семейств судьями в областных парламентах, сборщиками налогов, офицерами провинциальных армий и держателями церковных должностей и бенефициев… Большая часть дохода, собранного губернаторами… тратилась внутри областей на армии, возглавляемые ведущими аристократическими семействами и хранящие им верность, а также на патронат для клиентов губернатора»[128].

Символическим выражением ответственности монархов перед их подданными были «клятва королевству» и «обещание церкви», которые приносились при коронации и миропомазании. Церкви обещалось сохранять в полной мере всю церковную юрисдикцию над клириками и мирянами и все личные и имущественные иммунитеты; королевству клялись в том, что «всеми силами пресечены будут всяческие несправедливости и хищения, во всех судебных решениях будут придерживаться милосердия и справедливости, дабы благой и милосердный Бог и меня, и вас осенял своей любовью».

В области теории по вопросу о границах королевской власти мнения французских юристов разделились. Большинство, работавшее на монархов, доказывало, что юридически король ничем не ограничен, что он сам есть закон, пределы его власти полагают лишь Бог и Его заповеди. Принцип «что угодно государю, имеет силу закона» встречается во французских сборниках права и юридических трактатах с XIII в. Меньшинство, напротив, подчёркивало зависимость короля от действующих законов: «Франция управляется монархической властью, но эта власть не абсолютна, она сама управляема определёнными законами… Франция — это наследственная монархия, умеряемая законами». Но и те и другие отличали «истинную» монархию, стремящуюся к справедливости и прислушивающуюся к «добрым советам» подданных, от тирании, руководствующейся лишь личным произволом правителя. Тираном становится тот, кто «управляет народом не по праву», тираны «всегда жаждут власти и, пренебрегая справедливостью, заботятся не о спокойствии подданных и какой-либо их пользе, а набираются сил и духа, чтобы задавить их тяжкой кабалой налогов и страхом», но «тот, кто не желает охранять справедливость, недостоин королевского сана».

Некоторые оппозиционные авторы напрямую оправдывали сопротивление тиранической власти: «…тогда лишь властям и государям надлежит повиноваться и страшиться их, когда полученной от Бога властью законно пользуются и должным порядком вершат справедливость… Разве не могут главные и старшие люди королевства, когда государство разорено и опустошено, ради общественного опасения объединиться воедино и заставить дурного правителя, чтобы после стольких зол он управлял законным порядком, в соответствии с божественными и человеческими законами, похвальными обычаями, пользуясь советом могущественных и мудрых людей?» (Т. Базен).

Французские юристы проводили чёткую границу между собственностью короля и собственностью его подданных. Ж. Жувенель дез Юрсен, обращаясь к Карлу VII, разъяснял: «Что принадлежит мне, то не ваше… вы владеете своим доменом, а всякий другой — своим». Поэтому уплата налогов в общественном сознании воспринималась не как автоматическая обязанность подданных, а как «помощь», которую они оказывали своим правителям в трудную минуту. «Взимание налогов без согласия налогоплательщиков (согласие же можно получить, если просьба о помощи основана на праве) расценивалось как кража чужого имущества, деяние бесчестное и преступное»[129]. На практике, разумеется, короли такие «кражи» совершали нередко.

Европейский контекст: Англия

В отличие от Франции, в Англии к XV в. не существовало закона о престолонаследии. В этом смысле она как будто напоминает Московское государство, но сходство это совершенно поверхностное. Де-факто в Москве порядок престолонаследия установился — от отца к старшему сыну; другое дело, что, как показывает история с возвышением и опалой Дмитрия Внука, самодержец мог распорядиться престолом по своей воле, которой ничто не препятствовало. В Англии же не было не только формального, но и фактического порядка престолонаследия, поскольку английская корона нередко была объектом борьбы различных сил. Таким образом, троном мог распорядиться не только король, но и его конкуренты — дьявольская разница! При этом каждый захват престола имел обязательное юридическое оформление.

Характерна речь, которую анонимный хронист вложил в уста архиепископа Кентерберийского на коронации Иоанна Безземельного (1199): «Пусть Ваша милость знает, что ни у кого нет права наследовать королевскую власть до тех пор, пока, призвав Святой Дух, он не будет избран благодаря превосходству его достоинств, подобно Саулу, которого Бог поставил над его народом, хотя он не был сыном короля и даже не принадлежал королевскому роду, и подобно Давиду, сыну Иессея, который наследовал ему, потому что первый был достоин королевского сана, а второй — благодаря своей набожности и человечности. Таким образом, очевидно, что тот, кто выделяется во всём королевстве своими способностями, должен быть поставлен править всеми. Но если кто-то в семье покойного короля настолько превосходит других, его избрание должно быть одобрено всеми охотно и незамедлительно». Т. е. королевская власть в идеале должна принадлежать самому достойному человеку в королевстве — вполне демократический дискурс!

Устройство английского средневекового политику-ма (сильные монархи — сильные подданные) породило длительную традицию политических конфликтов/компромиссов. В результате одного из них родилась Великая хартия вольностей (1215), утверждавшая права и свободы баронов и горожан. В частности, там говорилось, что налоги «не должны взиматься в королевстве нашем иначе, как по общему совету королевства нашего», состоящего из «архиепископов, епископов, аббатов, графов и старших баронов». В результате другого возник парламент (1265), ставший местом согласования интересов короны и сословий (дворянства, духовенства, горожан). С начала XIV в. английские короли при коронации давали клятву хранить «законы и обычаи» страны.

Конечно же, неслучайно, что первый европейский теоретик тираноборчества именно англичанин — Иоанн Солсберийский (XII в.), писавший в своём «Поликратике»: «Убить тирана не просто правомерно, но правильно и справедливо. Ибо кто бы ни взял меч, должен от меча погибнуть… поэтому законно поднять оружие против того, кто обезоружил законы, сила общества должна яростно обрушиться на того, кто стремился уничтожить общественные силы». В XV в. юрист Джон Фортескье в сочинении «Похвала законам Англии» одним из первых описал английскую монархию как результат общественного договора: «…король Англии не может по своему произволу изменять законы своего королевства, потому что он господствует над своим народом не в силу одной лишь власти короля, но в силу власти политической… Король поставлен для охраны законов, а также жизни и имущества своих подданных, и власть, которую он имеет, получена им от народа, так что он и не должен претендовать на какую-либо другую власть над своим народом».

Тираноборчество в средневековой Англии было не только теорией, но и практикой. Недаром французы считали, что англичане склонны «менять королей, когда им заблагорассудится».