Читать книгу "Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма - Вольфганг Штрик"

за увеличение государственного долга, по крайней мере в тех странах, которые имеют положительный баланс текущего счета[89]. Он обосновывает это избытком капитала в долгосрочной перспективе в таких богатых обществах, как Германия, что, в свою очередь, объясняется возросшей потребностью обеспечить будущее в условиях стареющего населения. Чтобы не попасть в ситуацию «инвестиционного кризиса», государство должно быть готово рассматривать накопления населения в качестве кредита – еще и потому, что подобные целевые инвестиции исключают рискованные варианты, а также потому, что в развивающейся экономике знаний инвестиционные возможности с относительно низкими требованиями к капиталу практически отсутствуют. Вайцзеккер не рассматривает два варианта с возможными эгалитарными последствиями: во-первых, более высокие налоги могли бы смягчить «чрезвычайную инвестиционную ситуацию» обеспеченных слоев, конвертируя избыточные сбережения в регулярные поступления в государственную казну (в буквальном смысле это конфискация); во-вторых, проблему будущего пенсионного обеспечения вместо индивидуально накопленных личных сбережений можно было бы решать солидарно путем вычетов из зарплаты[90]. Вайцзеккер убежден, что предложенное им решение имеет не столько технические, сколько политические мотивы, «поскольку явные и скрытые личные капиталы затрагивают вопросы создания резервов и наследования ‹…› и потому являются своего рода “структурным параметром”, который не может быть изменен без масштабного покушения ‹…› на буржуазную социальную структуру нашего общества» [Weizsäcker, 2010].

Исследование Вайцзеккера ясно показывает: до тех пор, пока кредиторы верят в платежеспособность государства, долговременное софинансирование деятельности государства в виде предоставления займов определенно находится в сфере интересов владельцев финансовых капиталов. Чтобы окончательно закрепить свои позиции, победители в борьбе за распределение на рынке и с налоговыми органами должны иметь возможность как можно более надежно и выгодно инвестировать свой капитал, отвоеванный ими у государства и общества. Им нужно государство, которое не просто оставляет им их деньги в качестве собственности, но и заимствует их в качестве кредитов, сберегает и выплачивает проценты, а также – и это не последний по важности резон – позволяет передавать их детям, и впредь, как было уже долгие годы, сохраняя налог на наследство на минимальном уровне[91]. Тем самым государство, будучи государством долгов, само способствует увековечиванию сложившихся моделей социальной стратификации и вытекающему отсюда социальному неравенству. В то же время оно подчиняет свою деятельность контролю кредиторов, явленных в виде «рынков». Этот контроль дополняет демократический контроль со стороны граждан, что не исключает возможность наслоения их друг на друга или, как становится ясно сегодня, даже упразднения последнего в процессе перехода от государства долгов к государству консолидации.

ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ДОЛГОВ

Текущий фискальный кризис и переход от налогового государства к государству долгов определили новый этап в отношениях между капитализмом и демократией, который не был в поле зрения традиционных теорий демократии. Развитие кризиса после 2008 г. привело богатые демократии на такой уровень задолженности, что кредиторы озабочены, смогут ли эти государства выполнять свои платежные обязательства в будущем. Как следствие, чтобы защитить свои интересы, кредиторы начинают оказывать гораздо большее влияние на политику государства, чем прежде. Таким образом, в государстве долгов наряду с гражданами – которые в демократическом налоговом государстве и в русле традиционной политической теории являются единственной референтной группой для современного государства – появляется вторая группа стейкхолдеров.

Примечательным образом это возвышение кредиторов до уровня второй группы «избирателей» современного государства очень похоже на появление в корпоративном мире активных акционеров при продвижении идеи «акционерной собственности» в 1980–1990-х годах [Rappaport, 1986]. Подобно советам директоров котирующихся на рынке компаний, которые оказались на новых «рынках корпоративного контроля», правительства нынешних государств долгов в отношениях со своими финансовыми рынками вынуждены обслуживать дополнительный комплекс интересов тех, чьи притязания внезапно стали более решительными вследствие расширения их возможностей уйти на более ликвидные финансовые рынки. Как и рынки капиталов в период трансформации корпоративного управления, кредитные рынки в процессе трансформации демократии спешат испробовать свою вновь обретенную власть (особенно возможность продавать и изымать свои доли), чтобы минимизировать вероятность противоречивых требований к соответствующему представителю исполнительной власти (будь то требования трудового коллектива к администрации или требования граждан к избранному ими правительству). Оба случая сводятся к конфликту распределения: в компаниях это вопрос о том, должны ли излишки распределяться среди акционеров, а не среди трудовых коллективов или же должны тезаврироваться для укрепления позиций менеджмента; для государства долгов это вопрос о сохранении «облигационной стоимости» (bondholder value) государственных долговых обязательств. Подобно тому, как увеличение акционерной стоимости (shareholder value) требует от руководства компаний либо полностью подчинить себе трудовые коллективы, либо – лучше – совместными усилиями работать над повышением курса акций, так и сохранение доверия кредиторов требует от правительств убедить либо принудить своих граждан умерить требования к государственному бюджету в пользу финансовых рынков.

Ниже я хотел бы предложить стилизованную модель нынешнего государства долгов, в которой оно предстает как адресат и как поверенный двух по-разному образованных коллективов, а также стыковочную систему между двумя конфликтующими мирами: миром «обычных граждан» (Staatsvolk) и миром «участников рынка» (Marktvolk) – «государственным народом» и «рыночным народом». Несмотря на то что логики функционирования этих миров обычно несовместимы, государственная политика должна в максимально возможной степени одновременно учитывать интересы каждого из них (рис. 2.6)[92]. «Государственный народ» образован на основе национального государства и состоит из граждан, соединенных с этим государством неотчуждаемыми гражданскими правами. К таковым относится также право участвовать в выборах и тем самым выражать свою волю. В период между выборами они могут влиять на решения своих конституционных представителей, публично высказываясь и формируя «общественное мнение». За право это делать они обязаны сохранять лояльность своему демократическому государству, в том числе в вопросах уплаты налогов, решения о дальнейшем использовании которых обычно принимают компетентные государственные органы самостоятельно. Гражданская лояльность может рассматриваться и как ответная услуга за то, что государство участвует в обеспечении средств существования, в том числе выступает гарантом демократически обоснованных прав на социальную поддержку.

Рис. 2.6. Демократическое государство долгов и его два народа

Демократическое государство, управляемое своими гражданами и существующее за их счет в качестве налогового государства, превращается в демократическое государство долгов, как только его существование начинает зависеть не только от денежных выплат граждан, но в значительной степени и от доверия кредиторов. В отличие от «государственного народа» налогового государства, «рыночный народ» государства долгов объединен на транснациональной основе. Его представители связаны с национальным государством исключительно узами контрактов – как инвесторы, а не как граждане. Их права по отношению к государству имеют не публичный, а частный характер, они проистекают не из конституции, а из гражданского права. Вместо расплывчатых и политически расширяемых гражданских прав они предъявляют государству такие финансовые требования, которые,