Читать книгу "Владимир Мономах. Между историей и легендой - Дмитрий Боровков"

Когда в дальнейшем возникла необходимость более четко охарактеризовать политическую позицию Владимира Мономаха после смерти отца, то в качестве продолжения некролога в летопись был включен рассказ о том, что Мономах, взвешивая политические альтернативы, стал размышлять: «Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца»[136].

Как иронически писал по поводу этих «размышлений» В. И. Сергеевич, «Владимир оказался в положении сказочного путника, очутившегося на перекрестке двух дорог. Можно пойти и направо, и налево, только везде будет плохо»[137]. Но из двух зол, как известно, выбирают меньшее, а хуже всего Мономаху было бы в том случае, если бы он попытался занять киевский стол в обход княжившего в Турове Святополка, который являлся старшим из внуков Ярослава. Тогда под угрозой оказались бы результаты «Волынского компромисса» 1077 г., которые гарантировали Всеволоду и его семье гегемонию на левом берегу Днепра. Поэтому после погребения отца в храме Святой Софии 14 апреля 1093 г. Владимир Мономах отправил посланцев в Туров к Святополку, а сам ушел в Чернигов.

По сути дела, он признал приоритет «отчинных» прав на Киев двоюродного брата, однако казус заключается в том, что официально принцип наследования князьями стольных городов «по отчине» был провозглашен четырьмя годами позже – на Любечском съезде 1097 г., где было принято правило: «каждый да держит отчину свою». Разумеется, применение этого принципа эпизодически можно выявить и в предшествующий период, однако Ярославичи злоупотребляли исключениями из этого правила с целью расширения собственной власти. В этой связи надо отметить наблюдение Б. А. Романова, отмечавшего, что «у Мономаха вся политическая система русская зиждется полностью на договоре; совсем по В. И. Сергеевичу с его «договорной» теорией древнерусского строя»[138].

Можно предположить, что сюжет о «размышлениях» Мономаха был внесен в летопись задним числом для того, чтобы заранее представить его поборником «Любечской доктрины», причем конструкция сюжета, оформленного в форме «размышлений», подразумевает, что его мог внести в летопись человек, близкий к самому князю. Именно таким человеком был Сильвестр – игумен основанного Всеволодом Ярославичем Выдубицкого монастыря Святого Михаила, который, по свидетельству летописной записи, датированной 1116 г. и сохранившейся в конце Лаврентьевского и сходных с ним списков «Повести временных лет», написал «книгу эту, Летописец»[139].

Поскольку Святополку принадлежало старшинство перед Владимиром, который был на два или три года моложе, акт 1093 г. способствовал внедрению в политическую практику представления о приоритете «старейшинства», хотя она не была выражена здесь так явно, как во второй части статьи 1078 г., на что обращал внимание А. Е. Пресняков[140]. Однако декларация о приоритете «старейшинства» (в соответствии с реконструированным составителем «Начального свода» «политическим завещанием» Ярослава Мудрого) с композиционной точки зрения представляется здесь излишней именно потому, что в летописном тексте под 1078 г. имеется свидетельство о том, что отец Мономаха Всеволод признал отца Святополка Изяслава «старейшим» князем.

Хотя перспективы занятия Владимиром Мономахом киевского стола, как мы можем заключить из его «размышлений», в этот момент были весьма призрачны, в исторической литературе широко обсуждалось предположение о том, что Мономах имел возможность получить киевский стол в 1093 г. Автором этой гипотезы стал В. Н. Татищев, который в первой редакции «Истории Российской» ограничился воспроизведением процитированного нами рассказа «Повести временных лет», во второй редакции своего труда писал, что «Владимир после смерти отца своего хотя киевлянами прошен был приять престол, но, рассудив, что то весьма многотрудно, мимо более старейших Святополка и Святославичев приять, поскольку те по старшинству отцов их имеют причину того требовать, и без войны междоусобной миновать не может, послал к Святополку Изяславичу в Туров объявить о смерти отца своего, дабы он, яко старейший из братии, пришед, престол русский принял; а сам поехал в Чернигов»[141].

Здесь мы имеем творческую интерпретацию историком летописного сообщения: оно концептуализировано таким образом, чтобы представить Мономаха поборником иерархического принципа наследования в княжеском роду, который в XIX столетии стал одной из составных частей родовой теории. Однако если судить по «Повести временных лет», «легитимизм» Мономаха имел свои пределы. По существу, он ограничивался только персоной Святополка Изяславича, тогда как упоминания о правах Святославичей, которые по-прежнему исключены из политической жизни Русской земли, в летописи нет. Напротив, древнейшие списки «Повести временных лет» (Лаврентьевский и Ипатьевский), которые были неизвестны историку, по меньшей мере, позволяют предполагать, что киевляне приветствовали вокняжение в Киеве Святополка, хотя эта летописная формула выглядит «этикетной» при сравнении ее с аналогичной формулой под 1069 г., использованной в описании вторичного вокняжения в Киеве Изяслава Ярославича.

Тем не менее «избыточная информация» Татищева, то есть историографический факт, а не материал источника, получила дальнейшее развитие в трудах исследователей. Например, С. М. Соловьев считал, что «по смерти отца Мономах не встретил бы никакого препятствия со стороны граждан, если бы захотел тотчас занять престол отцовский»[142]. Д. И. Иловайский писал, что киевляне «выражали желание иметь князем мужественного Владимира Мономаха»[143]. Эту же мысль повторил М. К. Любавский, отметивший, что киевляне «стали было приглашать его сесть на великом княжестве», но «Мономах наотрез отказался»[144]. Как видим, с течением времени мнения становились все категоричнее, однако источники не дают оснований для утверждений подобного рода, как, впрочем, и для предположений о том, что Мономах, чья личность якобы ассоциировалась с непопулярной политикой Всеволода Ярославича, не пользовался поддержкой киевской аристократии, которая предпочла ему Святополка[145].