Читать книгу "Шоколадная ворона - Саша Канес"

А городок меж тем имел славную историю. В стародавние времена на берегу большого чистого озера начали селиться люди. Они ловили водившуюся в изобилии рыбу, которая шла на продажу и даже попадала порой на великокняжеский стол. В суровые дни правления первого русского царя Иоанна Третьего у озера был основан мужеский монастырь. По преданию, сюда по прихоти следующего Ивана, Четвертого, Грозного, ссылались те неугодные, кого по тем или иным причинам он не желал казнить в столице. Сколько-то времени страдальцы томились в холодных кельях, а после бывали утоплены в проруби ретивыми царевыми слугами. Многие годы монахи и послушники не прекращали строительные работы, и к концу девятнадцатого века монастырь представлял собой величественный комплекс белокаменных зданий, населенных множеством чернецов, жаждущих близости ко Всевышнему и исполненных надежд на спасение.

За годы советской власти и сооружения, и вся территория пришли в крайнее запустение. В конце перестройки государство наконец отказалось от ненужной ему собственности, и монастырская жизнь мало-помалу начала возрождаться. Церковные здания, больница, кельи монахов – все это к моменту возвращения прежним владельцам в середине девяностых являло собой грустное зрелище. В меру сил и средств братство принялось восстанавливать обитель, стараясь при этом как можно меньше общаться с обитателями маленького, спившегося вконец городка, который испокон веков ютился близ крепостных стен.

Для ускорения и удешевления работ в помощь монахам направлялись бригады каменщиков-иноверцев. Затравленные московской милицией киргизы и таджики были счастливы работать за гроши, лишь бы не подвергаться ежедневной опасности быть избитыми и ограбленными. Разумеется, коренные жители инородцев боялись, ненавидели и подозревали во всевозможных безобразиях (иногда, приходится признать, небеспочвенно). Но, учитывая полную неспособность мужской части населения городка ни к чему, кроме беспробудного пьянства, местным женщинам не оставалось ничего иного, как использовать сверхурочный труд гастарбайтеров для всяческих хозяйственных нужд: от вспахивания огородов до воспроизводства рода.

Монахи же исправно молились и проповедовали слово Божие тем окружающим мирянам, кто еще был в состоянии воспринимать проповедь. Но в основном контакты с внешним миром ограничивались тем, что монастырь подкармливал нищих и убогих городских стариков в специально отведенной для них старой трапезной.

Обитателям городка также позволялось раз в неделю посещать читальный зал монастырской библиотеки. Впрочем, желающих читать церковные книги среди местных жителей практически не было, кроме разве что нескольких врачей из больницы или молодых, только что присланных после пединститута учителей... Точнее, учительниц.

Иногда областное турбюро привозило туристов. В основном это были иностранцы, желающие увидеть, что такое подлинная Россия. На приеме групп работала пара бойких молодых послушников, способных сносно объясниться на английском и немецком. Именно для этого их и направило в отдаленный северный монастырь московское церковное начальство. Туристы смотрели, восхищались, фотографировали, жертвовали по несколько долларов на восстановление монастыря и уезжали навсегда.

Обо всем этом мне поведала пожилая женщина, сидевшая в автобусе на соседнем кресле. Еще недавно она работала терапевтом в городской поликлинике, но теперь ушла на пенсию и основное время проводила в областном центре с внуками. Туда уже давно переехала ее дочь с зятем, тоже доктором. Эта женщина даже помнила моего деда, страдавшего астмой, и бабушку с отекшими ногами. Отец мой был ей незнаком. Он ничем никогда не болел и к тому же в восемнадцать лет уехал поступать в летное училище. После он с родителями уже не жил и приезжал редко.

Я смутно помнила, что единственное старое городское кладбище, где была могила отца и где покоились его родители, находится совсем рядом с монастырем на склоне невысокого холма, поросшего березами. Вышедшая вместе со мной из автобуса любезная попутчица показала направление, куда идти, и я нашла кладбище безо всяких проблем.

В последние годы заботу о порядке и чистоте взяло на себя монастырское начальство, и кладбище и впрямь выглядело аккуратным и ухоженным.

Контора была закрыта на замок. Я застала только одного дебильноватого могильщика. Голова у него была слегка примята на темени, слюнявый рот с гнилыми зубами до конца не закрывался. Думаю, монастырское начальство держало его исключительно из жалости. Маленькая, покрашенная в желтый цвет будка служила и складом инвентаря, и, судя по всему, жилищем этому человеку, с ходу велевшему называть его «Витек».

Вначале я попыталась решить вопрос о захоронении праха Алексея Матвеевича непосредственно с ним, не дожидаясь монастырских хозяев. Но договариваться было бессмысленно, да и невозможно. Он плохо слышал, совершенно не соображал, о чем идет речь, и категорически не хотел ничего делать. Деньги его не интересовали, да он и не осознавал современного уровня цен. Все его воспоминания заканчивались трагическим моментом, когда водка стала продаваться за «три шестьдесят две» вместо «двух восьмидесяти семи». Эту не нужную никому информацию он выплеснул на меня в ответ на вопрос, как мне пройти к могиле Петра Владимировича Воронова – моего отца.

Оставив Витька, я снова подошла к конторе и только тогда обратила внимание на то, что с двенадцати до четырнадцати она закрыта на перерыв. Мне оставалось подождать почти полтора часа.

Внезапно осознав, что голодна, я решила дойти до центра города, где, по моим расчетам, должно было находиться хоть какое-то едальное заведение.

Витек доплелся со мной до кладбищенских ворот и прошамкал мне вслед:

– А мужика своего ты, девка, брось! Найди другого... Все будет лучше, чем эта зверюга поганая!

От неожиданности я обернулась. Подумала, что у бедолаги – очередной приступ «белочки».

Но он, прочертив в воздухе окружность вокруг своего лица, пояснил:

– Ишь как он тебя по морде отходил, сволочь! Вся аж черная стала!

До центральной площади я дошла за пять минут. Рядом со зданием районной администрации действительно находилось кафе с диковинным названием «Лопе де Вега». Однако обстановка вокруг была напряженная и, мягко скажем, к обеду не располагающая. Окна единственного в городе общепитовского заведения были разбиты. Из дверей торчали обгоревшие обломки пианино «Красный Октябрь». У подъезда администрации еще дымился остов черной «Волги», а вокруг стояло несколько изрядно подержанных иномарок, набитых мрачными бритоголовыми парнями. Все чего-то ждали.

Из здания администрации вышла неопределенных лет тетка в синем халате, очевидно, уборщица. Ее путь лежал как раз мимо меня, и я, рискуя быть далеко посланной, все же поинтересовалась, не знает ли она, что происходит. Вместо того чтобы меня обложить, словоохотливая женщина, наоборот, немедленно представилась как тетя Клава. (Вообще, меня всегда потрясает столь свойственное нашей провинции обращение «тетя» и «дядя». Впрочем, было бы здорово, если бы это было единственной странностью нашей жизни.)

Эта-то тетя Клава с охотой и поведала мне о случившемся вчера скандале. Как она пояснила, этим кафе владеют какие-то «неместные». Кто именно, она охоты разбираться не имела, заявив, что не понимает в «ентих нерусях» ничего. Основных «блюдов», как сказала тетя Клава, в ассортименте было ровно два: жареные куриные крылья и жареные куриные ноги. Напитков тоже два – пиво и водка. И ходил сюда чуть ли не каждый вечер областной авторитет по кличке Пузырь, который несколько лет назад отошел от «больших дел», построил себе на озере дом и очень любил отведать вечерком жареных крыльев. А вот жареные ноги он, наоборот, люто ненавидел. Все официанты это давно знали. Но тут появилась новенькая – какая-то дальняя родственница владельца. Она-то и ошиблась: принесла Пузырю ноги вместо крыльев. Он, понятное дело, озверел и воткнул девушке вилку в мягкое место. Официантка в крик, дескать, режут ее.