Читать книгу "Акушер-ХА! Байки - Татьяна Соломатина"

А вы говорите, Зощенко…

Ребёнка наша тётка забрала. Мальчик. Хорошенький и здоровый. Назвала его, как доктор прописал, – Асцит! Шучу, разумеется. Как-то, конечно, назвала. Наверное, Вася. А жаль. Как бы по-древнеримски это звучало: «Асцит Иванов».

Нам с Серёгой даже по мешку картошки досталось.

Полонез Огинского

Знаете такой?

Называется «Прощание с Родиной». Написал его польский композитор Огинский. Там-тарарам-там-там-тарарам… Та-та-та-тА! Та-дидада… Парам-парам-парам-пара-ра-ра… Та-ди-да-да-да-ба-да-бадабада-бадам-тА!..

Вот только пару тактов доктор, рассказавший мне эту историю, и помнил.

Доктор «Скорой помощи».

Работа у них в неотложке – не приведи господи! Самоотверженная, тяжкая, на грани служения. В чём-то врачи «Скорой» сродни апостолам, с той только разницей, что почёт к ним отчего-то меньший. Не только лекари они, а ещё и психологи, переговорщики, специалисты по разрешению конфликтов, грузчики… Чёрт его знает, куда на сей раз занесёт – в бытовуху или в криминал, на носовое кровотечение в элитную школу или на трепанацию черепа в загаженную подворотню. И чем ещё кроме своих непосредственных обязанностей придётся заниматься – уговорами, фиксацией в пространстве или переноской тяжестей. Ладно, если мебели. «Буфетик, мальчики, не передвинете?.. Ой, что-то он тут не очень хорошо смотрится. Давайте-ка обратно его, в коридор!» Как откажешь одинокой старушке? Всё-таки мужчины.

Но и самых мужчинских мужчин можно достать. Стоит только сильно постараться.

Особенно славящийся этой специализацией – доставанием – контингент: те самые одинокие старушки. Где-то их понять можно. Старость, давление, единственный внук, если и есть, то чёрт знает где, и ему некогда, потому что ему от старушки нужна только жилплощадь. Желательно – поскорее.

Где-то можно понять… Разок-другой.

Но когда в один-единственный день старушка в четвёртый раз вызывает «Скорую»…

– Представляешь? Четвёртый раз вызывает. Чет-вёр-тый! Давление у неё, видите ли! Да у меня самого давление сто сорок на девяносто в неполные сорок. А у неё – в её восемьдесят – сто двадцать на те же восемьдесят. В ушах у неё шумит, видите ли. У меня там гремит давным-давно! – рассказывал как-то мой приятель под рюмку.

Градус в компании для забавной истории был самый подходящий. Все мои были давно известны наизусть, и потому свеженькая байка от поставщиков самых удивительных, кажущихся обывателям неправдоподобными, случаев из жизни пришлась весьма кстати. Да и рассказывать доктор умел, так что все обратились в слух. Дальше перескажу от первого лица.

«Вызывала нас эта старушенция по нескольку раз в неделю. Терпели. Когда на разные смены попадает – ещё ничего, жить можно. Она, в принципе, не вредная. И чаем всегда напоит, если холодно. И пирогом угостит. Что нам, жалко ей то пресловутое давление измерить? Ну, поноет, что скоро помирать. Похнычет на погоду-природу и партию-правительство. В общем, когда бабка в состоянии относительного покоя – ещё ничего. Вроде персональной юродивой нашей подстанции. Но в тот день у неё совсем крыша съехала. Три раза у неё уже были! Первый – она нас встретила в накрахмаленной ночной рубахе. Старуха-то вручную стирает, между прочим. И выглаживает всё, как какая-нибудь горничная из очень прежних времён – на совесть. Дверь открыла и тоном королевы-матери сообщает нам с фельдшером:

– Помру сегодня, мальчики! Вы уж не оставьте меня тут коченеть в одиночестве!

Как могли – успокоили. Послушали-простукали-измерили. Дай бог в её годы! Таблеток дали разноцветных. Уехали.

Через пару часов снова вызывает. А мы только-только с ДТП. Но поехали, куда деваться. Там ещё в её дворах-подъездах запарковаться – целая проблема. Шофёр эту бабку такими матами покрыл, что она вечно жить должна.

Открывает. Уже не в ночнушке – в платье. С брошью на груди. Нет, вы подумайте! Восемьдесят! С брошью на груди! В квартирке бедненько, но надраено до блеска.

– Чувствую, мальчики, совсем помираю. Посидите со мной! Не хочу одна! Хочу за руку живого и тёплого человека держать!

– Не можем мы с вами сидеть, бабуля! Пока мы тут с вами за руки держаться станем, кто-то куда более нуждающийся останется без нашей помощи. Может, как раз сейчас где-то кровотечение желудочно-кишечное. Или женщина рожает. Или у ребёнка температура сорок. А вы, бабушка, отвлекаете нас! Мы с вами сколько по больницам катались? Сколько раз вас госпитализировать отказывались? Вы здоровы, бабуля! Здо-ро-вы! Одиночество – это болезнь не телесная, а душевная! Заведите себе подруг или собаку. Выйдите на скамейку – там ваши сверстницы сидят. Всё дело.

– Дуры они, мои сверстницы! И собаку не могу – я помру, что с ней будет? А вы, мальчики, мне очень нравитесь. Вы умные. И, кроме того, мне очень плохо! – опомнилась бабка. – У меня давление!

Давление у неё. Сто двадцать на восемьдесят.

– Это у вас тонометр неправильный! У меня в глазах двоится. Что это, если не давление?!

Таблетку клофелина бабке под язык дали. Нехорошо, конечно. Но подумали, что пусть поспит, отдохнёт.

Фиг!

Третий раз.

– Ваша! – радостно сообщает наша диспетчер. И ржёт.

– Да не принимай ты от неё вызовы! – взмолились мы с фельдшером.

– Не могу. Не имею права. Вызов поступил.

– Может, уколем ей чего-нибудь такого?.. – мечтательно предложил фельдшер. – Эх, жаль, эвтаназия запрещена.

– Опять в эту жопу ехать? – пробурчал шофёр.

Бабка ждала нас со свежеиспечённым пирогом. Никакой клофелин её не брал. Я рассердился не на шутку. Бабка в ответ на мои гневные выпады попыталась симулировать сердечный приступ. Фельдшер пустил ей по вене глюкозы с аскорбинкой. Глядя на выражение его лица, я радовался, что у нас нет ни синильной кислоты, ни наркотиков.

– Ещё раз сегодня позвоните – пеняйте на себя! – сказал я на прощанье. Был уверен, что на прощанье.

Но бабку в тот день заклинило.

Только вернулись на базу после действительно серьёзного вызова, намантулившись, что те ездовые собаки.

Только выкурили по сигаретке. Только сели потупить в пространство… Потому что именно в такие сутки, как тогда выдались, врачи «Скорой» близки к помешательству. В состояние реактивного психоза можно влететь только так. И тут диспетчер:

– Ваша бабуля вызывает.

– Ну всё! – сказал фельдшер. – Я туда не поеду. Пусть увольняют.

Что сказал шофёр, и вовсе не буду говорить.

А у меня в голове созрел план.

– Едем!!! – заорал я. – Только ко мне домой на минутку заскочим.

Благо жил я недалеко. На минутку, конечно, не вышло. Потому что достать баян с антресолей – дело нешуточное. Я когда-то в музыкальной школе занимался. Бросил, правда, после четвёртого класса. Но инструмент ни выкинуть, ни продать рука не поднималась. Не хухры-мыхры, Вельтмайстер. Да ещё и трофейный. Дед с войны привёз. Меня потому и в музыкальную школу мама отправила, что этот баян был. Музыканта из меня не вышло. Дед покойный, тот безо всяких музыкальных школ и нот такое выкаблучивал на слух – закачаешься. Всё что угодно подбирал – хоть «Лунную сонату». А я весь четвёртый класс долбал полонез Огинского «Прощание с Родиной». Училка сказала матери не мучить ребёнка, и та надо мною сжалилась. Я пошёл на бокс, а баян забросили на антресоль. Тогда ещё родительской квартиры. В общем, так я всю жизнь этот Вельтмайстер трофейный за собою и таскаю. В память о старике.