Читать книгу "Танго sforzando - Евгения Кретова"

Короткое сообщение, отправленное Зине. Выяснять, что знает старик — его работа. Все эти форс-мажоры, странные стечения обстоятельств, ошибка заказчика, появление представителя Дома Романовых в доме хозяйки Мушки — все это порядком раздражало, заставляло вносить бесконечные коррективы в план, уточнять его. Более всего его раздражало навязанное прикрытие в виде Лопаты.

Горан уже всерьез подозревал, что Зина направил его не для прикрытия и защиты, а для того, чтобы избавиться от него, Горана.

Мужчина рассчитался с официантом, вышел из кафе.

Поёжившись, он поднял воротник короткого пальто и направился в сторону проспекта.

Глава 13. Сомовы

13 апреля, 19–08

Москва, квартира родителей Стеши

— Что значит «не хочет, чтобы мы вмешивались»? — Татьяна Николаевна, поправив изящные очки-половинки, уставилась на мужа. — Ты об этом так спокойно говоришь, будто дочь вместо булочки возжелала съесть гамбургер.

Она сидела напротив него, ухоженная, уверенная в себе, своей правоте и непогрешимости. Андрей Иванович с тоской вспоминал худющую девчонку, которой он, тогда еще начинающий адвокат, докладывал свои судебные речи — репетировал перед важными заседаниями. А она хмурилась, раздувая ноздри, изображая недовольного прокурора или озадаченного судью. Он давил в себе смех, чмокал ее в макушку и бежал в суд. А потом прибегал домой и первый вопрос — всегда один и тот же: мы победили?

Мы.

Когда же это заветное «мы» превратилось в холодно-отстраненное «ты».

— Ты почему молчишь? — жена сурово уставилась на него. Как когда-то прокуроры после проигранного дела.

— Девочка хочет самостоятельности, не вижу в этом ничего плохого, — уклончиво сообщил он, пытаясь закрыться газетой.

— А я вижу. С какой стати ты стал потакать ей? — она выхватила из рук газету, заставила посмотреть на себя. — Она бросает все: институт, работу, перспективы. Ради чего? Ради мифической свободы? И ты ее в этом решил поддерживать?!

Андрей Иванович тяжело вздохнул. Не думал, что придется становиться адвокатом для собственной дочери в заочном судебном заседании под представительством ее же собственной матери.

— Поддерживаю. Представь.

Татьяна шумно выдохнула. Золотые очки-половинки некрасиво съехали на кончик носа, она порывисто стянула их, бросила поверх отобранной у мужа периодики.

— Господи. Столько головной боли из-за одной крохотной проблемы, — взмолилась она. — Ну, рассорились с Олегом. Ну, пусть. Хотя он — хороший мальчик, и она была бы с ним счастлива, — бормотала женщина исступленно, не замечая, как посерело лицо мужа. — Но зачем же жизнь себе ломать! Зачем убегать от него? А ты ее прикрываешь в этой несусветной, детской по своей несуразности, глупости.

Андрей откинулся на спинку стула, взглянул на жену.

— Ты не понимаешь ничего или прикидываешься? — спросил тихо.

В кухне повисла неловкая пауза. Тикали часы-ходики, вздыхал под полотенцем чайник. Татьяна смотрела на него округлившимися от ужаса глазами:

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю. Я прямо говорю. Степанида не от Олега сбежала. А от нас с тобой, — он решительно встал из-за стола. — И правильно сделала.

Он вышел, оставив супругу в одиночестве. Не потому, что доказать ей что-то. Ему самому нужно было это одиночество, как глоток свежего воздуха. Как прыжок с трамплина в воду.

Душа тянулась обнять, защитить неразумное дитя.

Но в груди растекалась гордость: дочь выросла. Она приняла первое самостоятельное решение. Пусть опрометчивое. Пусть — продиктованное отчаяньем и горечью. Но своё.

Единственное, что он может сейчас как ее отец — это защитить его.

Захватив со стола зачетную книжку дочери, он обулся и вышел на лестничную клетку.

* * *

Татьяна Николаевна слышала, как захлопнулась за мужем дверь. Рука потянулась к сотовому. В начале — набрать ему, выяснить, куда направился на ночь глядя.

Пустое.

Союзники у нее по другую сторону баррикад.

Она нашла номер в списке контактов, задумавшись на мгновение, нажала кнопку вызова.

— Алло, Олег. Мне нужно с тобой переговорить.

Молодой человек поздоровался тепло, предложил встретиться. Татьяна отказалась: слишком долго.

— Что ты думаешь делать, лучше мне скажи, — требовательно спросила, вызвав замешательство собеседника. — Ты собираешь ехать в Питер к ней?

Олег напрягся.

— Стеша в Питере? А что она там делает?

— Вот я это у тебя и хотела спросить. Ты же жених. Тебя это напрямую касается.

Разговаривая, она играла брошенными на столе очками, то раскрывая дужки, то складывая их вновь. В голове, как это обычно происходило в её жизни, вырисовывался план действий.

— Она не отвечает на мои звонки. — Отметил сухо Олег. — Успокоится, тогда и поговорим.

Татьяна перешла к главному:

— Я бы хотела, чтобы ты вернул ее из Питера. Это было правильно — забрать ее оттуда после вашей… размолвки.

Олег опешил. В голове мелькали разные фразы, но все они выглядели как отмазки.

— Вы знаете, где она остановилась? — поинтересовался он, пока придумывался ответ.

Татьяна вздохнула, поправила прядь тонких пшеничных волос, изогнула бровь.

— Нет, конечно. Она от нас прячется так же, как от тебя. Но, предполагаю, это не проблема. С твоими-то связями. В конце концом, Питер — это всего лишь город.

Олег нахмурился. Ещё не хватало — обращаться к кому-то за помощью, делиться неловкостью положения, потом быть обязанным.

— Нет, мы сделаем иначе. Сейчас конец апреля, в конце мая Стеше все равно придется возвращаться в Москву, сдавать экзамены и защищать диплом. Не будет же она переводиться из-за одного месяца, — резонно отметил молодой человек. — К тому моменту все уляжется, она успокоится и нам удастся с ней нормально все обсудить. Без истерик и заламывания рук.

Татьяна шумно выдохнула. Некоторые люди уже рождаются стариками. Олег Савельев — как раз такой породы.

— Ты хочешь оставить все как есть? Она ведь расценит, что тебе все равно. Это похоже на признание своей вины.

Савельев ухмыльнулся:

— Это значит только то, что я не готов потакать ее прихотям. И ей, если она хочет быть со мной, с этим придется смириться.

Татьяну словно ушатом ледяной воды окатило.

— Ты так уверен, что она хочет с тобой быть? — проговорила тихо. Глаза прищурились, на их дне поселился ледяной холод.

Молчание в трубке и нервный вздох: