Читать книгу "Снежных полей саламандры - Ната Чернышева"

— Нет, конечно, — заявила Ане. — Чему тут радоваться? Нашему дому свыше ста лет, мы уже в восьмом поколении здесь живём! Спалишь — убью!

— Убьёт она, — хмыкнул Игорь, залпом выпивая свой, с позволения сказать, чай. — Ну, разве что нежно…

Ане пихнула его кулачком в каменное плечо, он перехватил её руку, притянул к себе, и через мгновение они уже самозабвенно целовались.

— Кхм, — папин голос раздался, казалось, чуть ли не над головой. — Вы к себе бы поднялись хоть что ли, голубки.

Ане отодвинулась, смущённо поправляя одежду. Игорь положил руки на стол, ничуть не переживая по поводу неловкости момента.

Папа выглядел как всегда, безупречно. Уже в костюме при галстуке, волнистые волосы зализаны назад, только плюшевые домашние туфли чудовищного объёма портили весь образ. Папа не любил представительскую обувь, а носить её приходилось. Но уж дома-то он был волен ходить в любимых тапочках, сколько пожелает. Хотя на взгляд Ане эти тапочки следовало бы безжалостно сжечь. Такой кошмарный дизайн еще поискать, найдёшь не сразу. Папе их шили на заказ.

— Вообще-то, — сварливо выговорил папа, — мне полагается вас, молодой человек, окунуть в смолу, вывалять в перьях и выкинуть вон за пределы Цветочного. Как, э-э, осквернителя чести дочери. А тебя, солнышко моё великовозрастное, положено вожжами. За строптивость и дурной нрав, не позволившие оную честь уберечь до свадьбы

Игорь прижал ладонь к лицу, тихо давясь от смеха. Ну, да. В смоле и перьях. Его. Папа на голову ниже и раза два уже в плечах…

— Папа! — возмутилась Ане. — К чему ты вспоминаешь эти дикие условности натурального века?!

— К тому, что свадьба-то когда, драгоценные мои?

— Так, — Ане положила ладонь на руку Игоря, мол, молчи.

Выпрямилась. Сказала, чётко выговаривая слова:

— Я пойду замуж, папа. Но я никуда с планеты не уеду. Просто потому, что я нужна здесь.

— Странно, — сказал он. — Ты же всегда хотела вырваться отсюда, а я противился этому. Боялся, что выпорхнешь в эту свою Галактику, и больше я тебя не увижу… А теперь, когда я смирился с твоим желанием, ты вдруг передумала. Почему?

— Вчера, в Ярсеневске, — тихо пояснила Ане. — У них же ни у кого медицинских имплантов не было. Ни у кого, папа! Они старались, они работали на пределе, но они не могли… не могли так, как я. Разница в методах и скорости работы не просто существенна, она огромна. А я разорваться не могла тоже. И люди умирали… умирали… Те, кто мог бы жить, — на этих словах Игорь обнял её, прижал к себе, и она была очень благодарна ему за поддержку. — Это всё нужно менять, папа! Личным примером в том числе. А какой будет из меня пример, если я покину планету?

— Никакого, — понимающе кивнул он, вздохнул и сказал: — Но знала бы ты, как мне за тебя страшно… И было страшно всегда.

— Да, папа, — тихо сказала Ане. — Я тебя люблю, папа…

— Береги её, Жаров, — сказал отец. — Сам видишь… обстановка у нас… а дочь у меня только одна.

— Сберегу, — сурово пообещал Игорь.

Ане откинулась назад, положила голову ему на плечо. Он сбережёт, никаких сомнений. У папы, видно, тоже сомнений не возникло. Но он всё равно сказал:

— Лучше бы ты уехала всё-таки.

Ане покачала головой. Нет. Не уеду. Это моя планета. Это мой мир. Моя земля, мой город, моя больница. Не уеду. Не брошу…

После того, как схлынул поток пострадавших, вернулись к плановым операциям. Ане рассматривала томограммы на своём терминале, продумывала, как будет со всем этим безобразием разбираться. Лена Танеева за своим столом занималась тем же, они делили один кабинет на двоих. На самом деле, на четверых, здесь же принимали пациентов и работали доктора второй смены. Но вторая смена отсыпалась в свои законные выходные.

Дети. Диагноз — гидроцефалия. Вот, на трёхмерной голографической модели, белые тени, — это полости с жидкостью, омывающей мозг. Если по какой-то причине отток жидкости затруднён, тени растут, увеличивается давление на мозг, последствия — инвалидность и смерть. Внешне голова ребёнка становится непомерно огромной. И если не провести операцию в первые же часы жизни малыша, разгребать проблемы приходится потом всю оставшуюся жизнь. Проклятые «мирумирники»! Чтоб им всем…

— Что? — переспросила Лена.

Ане поняла, что ругательства произнесла не мысленно, а вполне вслух.

— «Мирумирники», — объяснила она. — Они взрывают, калечат, убивает — ради вот этого. Чтобы дети росли инвалидами или умирали во младенчестве. Потому что мы с тобой — врачи-убийцы, жрецы поганого прогресса, и допускать нас к детям значит недопустимо искажать образ человеческий, заложенный в них природой от рождения. Сволочи! — она потёрла лицо ладонями. — Какие же сволочи!

— Сволочи-то сволочи, — сказала Лена, — но, согласись, образ человеческий без дела искажать — тоже нехорошо…

— Что? — Ане выглянула из-за экрана. — А ты сама сейчас чем займёшься-то? Не тем ли самым искажением?

— Я говорю, без дела, — мирно пояснила Лена. — Всякие там генные модификации. И прочее.

— Генные модификации разные бывают, — ответила Ане, вспоминая Игоря.

— Да все они одинаковы, — Лена сделала рукой рожки, отгоняющие зло. — Нелюди…

— М-угу, — отозвалась Ане, выстраивая на модели план будущей операции. — Нелюди. Без одного такого нелюдя я бы сейчас с тобой не разговаривала. Дважды жизнь мне спас. При погроме и в Ярсеневске.

— Я бы лучше умерла, — непримиримо заявила Танеева. — Чем позволять такому к себе прикасаться…

— И что ж ты не умерла? — сердито спросила Ане, отключая терминал. — Мы же вместе были рядом с Сергеем Евгеньевичем. А убивали нас, если ты не забыла, товарищи с безупречным с точки зрения природы геномом! Безо всяких лишних довесков в нём.

Танеева смотрела зло, как всякий человек, у которого нет аргументов, а есть только эмоции. Её терминал окрасил изображение черепа пациента красным, и в левом верхнем поле мигала алая строчка.

— Другой шунт возьми, — посоветовала Ане. — Не Зверинцевой, а Шамолина-икс-восемь.

Лена вспыхнула, уткнулась в терминал. А Ане впервые подумала о заведующем без привычного раздражения. Доктор Баранников взял за правило проверять все предварительные модели, поначалу такое недоверие дико бесило, но сейчас, глядя на пунцовую Танееву, яростно исправлявшую собственный косяк, Гордея Павловича можно было понять. Это — всего лишь модель, а что было бы с живым человеком? То-то же.

После смены уходили все вместе. Не то, что бы Ане подружилась с заведующим. Нет. Но лёд тронулся, она уже не воспринимала этого человека врагом. Не говоря уже о том, что отчаянно хотела еще раз встать за стол рядом с ним. И у него поучиться. Гордость пока что не давала попросить прямо. Ещё не время. Ещё рано. А он сегодня похвалил её. Скупо, на два слова. Когда просматривал томограммы на своём терминале по прооперированным неделю назад. Но Ане хватило. Улыбалась весь день.