Читать книгу "К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР - Андрей Ланьков"

Для социалистических стран также характерно и крайне политизированное восприятие истории. В коридорах ЦК ТПК исторические исследования воспринимались в первую очередь как особый вид пропаганды, главная задача которой состоит в том, чтобы обслуживать текущую политическую повестку. Понятно, что такой подход к истории встречается не только среди коммунистических режимов, однако для социалистических стран подобный патриотически-прагматический взгляд на историю был особо типичен, а в КНДР тенденция к политизации истории вообще достигла колоссальных масштабов. При этом в Северной Корее в угоду политическим задачам активно переписывается не только история последних десятилетий, но и история событий, которые произошли несколько тысяч лет назад.

Какие же политические задачи призван решить официальный северокорейский исторический нарратив? Задач таких несколько. Во-первых, необходимо подчеркивать исключительную древность и автохтонность корейской культуры. Иностранные влияния на Корею следует либо прямо и активно отрицать, либо замалчивать и преуменьшать. Во-вторых, следует подчеркивать роль тех территорий, на которых сейчас существует северокорейское государство – прежде всего, конечно, особую роль Пхеньяна, столицы КНДР. Потребители «историко-идеологического продукта» должны верить, что «настоящая Корея» всегда была в первую очередь Кореей северной. В-третьих, следует всячески преувеличивать культурные и научные достижения Кореи.

Северокорейская «историческая пропаганда» придает на удивление большое значение автохтонности корейцев, утверждая, что их предки жили на Корейском полуострове с незапамятных времен, по меньшей мере с верхнего палеолита, – мнение, с которым не согласен никто из серьезных историков, работающих за пределами КНДР и, соответственно, вне досягаемости северокорейских «компетентных органов». Можно, конечно, считать, что такой интерес к мифической автохтонности корейцев связан с национализмом, но это не совсем так: существует немало стран, в которых местные националисты не видят особой проблемы в том, что их предки когда-то переселились на их нынешнюю территорию (можно вспомнить, например, Венгрию). Отчасти культ корейской автохтонности может быть связан с тем, что на эту тему прямо и недвусмысленно высказывался сам Великий Вождь. Поэтому северокорейские учебники подчеркивают, что исследования ученых КНДР «нанесли сокрушительный удар тем реакционным теориям, в которых утверждалось, что люди пришли [в Корею] из Южной Сибири».

При этом полагается считать, что – за исключением периода японского правления – территория Корейского полуострова никогда не завоевывалась иностранцами и всегда находилась под властью корейцев. В этой связи, например, в КНДР фактически запрещено говорить о том, что на рубеже нашей эры многие районы в северной части Корейского полуострова на протяжении нескольких столетий входили в состав китайской империи Хань. Именно в период китайского правления были заложены основы для возникновения корейской культуры и государственности в ее нынешнем виде – подобно тому, как римское господство над Британией и Галлией примерно в то же время закладывало основы для появления современных Британии и Франции. Но в северокорейском официозном варианте истории Корея никем не была – и не могла быть – оккупирована, и посему полагается считать, что империя Хань никогда северной частью полуострова не правила.

С другой стороны, всячески подчеркивается, что территория самой Кореи в прошлом была больше, чем сейчас, хотя до прямых и четко озвученных претензий на «утерянные земли предков» дело все-таки не доходит: об их утрате в целом жалеют, но о возвращении их всерьез не говорят. Северокорейские официозные историки напоминают, что в состав древнекорейского государства Когурё входили территории нынешнего северо-восточного Китая и юга российского Приморья. Данное утверждение, в отличие от многих других, о которых идет речь в этой главе, в целом правдиво: действительно, в I тысячелетии нашей эры значительная часть того, что мы сейчас считаем Манчжурией и Приморьем, входила в состав государства Когурё. Правда, тут есть одна тонкость: в северокорейских публикациях «утерянные северо-восточные территории» становятся совсем уж бескрайними. Например, в историческом атласе, который был издан Академией наук КНДР в 2007 году, в качестве древней корейской территории указан почти весь Приморский край и даже… южная часть Магаданской области.

Вдобавок, в Северной Корее официально полагается считать, что государство Бохай (Пархэ в корейском произношении), которое существовало в нынешней китайской Манчжурии и современном российском Приморье в VII–X веках н. э., являлось еще одним древнекорейским государством. Кстати сказать, положение об этнически корейском характере государства Бохай-Пархэ, обязательное для всех северокорейских публикаций, разделяется и частью южнокорейских историков националистического толка. В действительности это государство включало в себя как протокорейцев, так и протоманчжуров, причем последние составляли в нем большинство.

Для того чтобы понять политическую суть всех этих манипуляций с историей (или, скорее, фантазий на исторические темы), необходимо вспомнить о делах давно минувших дней, в контексте которых только и становится ясно, почему северокорейских работников идеологического фронта так волнуют судьбы Когурё.

В первые века нашей эры за господство на Корейском полуострове соперничали три государства: Силла на юго-востоке, Пэкче на юго-западе и Когурё на севере. Земли Когурё простирались далеко за пределы Кореи, занимая и северо-восток современного Китая, но для нас важно, что южная граница Когурё проходила примерно там же, где проходит и нынешняя южная граница КНДР. Иначе говоря, та территория, которую государство Когурё 1500 лет назад контролировало на Корейском полуострове, примерно совпадает с нынешней территорией КНДР – обстоятельство, которое очень сильно повлияло на официальное отношение к Когурё в современной Северной Корее. В самом конце VI века н. э. Китай, незадолго до того объединившийся под властью династии Суй, вторгся в Когурё, но потерпел там унизительное поражение, которое даже спровоцировало внутриполитический кризис и падение династии Суй в самом Китае (ей на смену пришла династия Тан, которой предстояло править почти три столетия). После этой неудачи Китай объединил свои силы с южнокорейским государством Силла, и совместными усилиями союзники навязали Когурё войну на два фронта. Не выдержав этой войны, государство Когурё в конце концов пало, и государство Силла распространило свою власть на значительную часть земель Когурё, объединив к началу VIII века н. э. под своим контролем примерно 70 % территории Корейского полуострова.

Чувствуете ли вы, что именно в реальной истории не так с точки зрения северокорейского пропагандиста, работающего на ниве исторических манипуляций? По крайней мере, три вещи: во-первых, получается, что Корею военной силой объединило государство, границы которого на последней стадии войн за объединение почти точно совпадали с границами нынешней Южной Кореи; во-вторых, для этого оно вступило в союз с могущественным иностранным государством; в-третьих, это мощное иностранное государство сыграло важнейшую роль в объединительных войнах. Ни один из этих аспектов не ускользнул от внимания северокорейских историков-пропагандистов. Аналогии были просты: занимавшее южную часть полуострова государство Силла можно рассматривать как предшественника Южной Кореи, а Когурё, столицей которой на последних этапах его истории был Пхеньян, – как предшественника КНДР. Китай, сверхдержава той эпохи, выступает условным аналогом современных США. С учетом этих параллелей историю необходимо переписать, а при необходимости и вовсе изобрести заново, дабы подчеркнуть первенство Когурё и принизить роль южных государств в истории страны.