Читать книгу "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен"

Через несколько дней я сбежала в Моаб, городок на востоке штата.

В грузовик предстояло загрузить не так уж много вещей: коврик Therm-a-Rest, спальный мешок, газовую плитку на одну конфорку и походную кружку-френчпресс. Все новое, все купленное в последний момент. Палатку и кухонные принадлежности дала Карен.

С Элвисом на переднем сиденье я направила свой внедорожник к туристическому лагерю вдоль реки Колорадо неподалеку от Касл-Вэлли, где уже десятки раз ставила палатку. Это было укромное местечко, приютившееся позади небольшого останца с видом на излучину реки, широкую ладонь долины и ее башни и столбы из песчаника.

Приезжая туда, я соблюдала ритуал собирания света. По утрам я смотрела, как утесы над рекой пламенеют красным, как линия рассвета скатывается вниз по скалам, и пыталась запечатлеть в памяти точные оттенки, а Элвис в это время гонялся за бурундуками между кустами шалфея и хризотамнуса. Под конец дня, после долгой прогулки с собакой, лениво понежившись на солнце рядом с ручьем, текущим по ущелью Кортхаус-Уош, я возвращалась в лагерь, разворачивала стульчик на полкруга и наблюдала весь процесс в обратном порядке: тень заката ползла вверх по шпилям Фишер Тауэрс, ландшафт темнел, обретая цвет крови. Отслеживание перемен ландшафта заставляло притормозить – хочешь не хочешь. Моя внутренняя болтовня приглушалась до шепота, пульс замедлялся. Я делала пару глубоких вдохов.

К тому времени как шоссе нырнуло к долине реки Колорадо, было почти пять вечера, и свет вспыхивал, отражаясь от скал. Облегчение затопило мою грудь, когда я предвкушала, как стану устраиваться на привычном месте. Но въезд оказался перекрыт табличкой со словами «лагерь закрыт». Там, где прежде был еле заметный проселок, который, казалось, истаивал в никуда, теперь образовалась отчетливая подъездная дорога, недвусмысленно перекрытая знаком с изображенной на нем палаткой, жирно перечеркнутой красным.

Я запаниковала. К этому времени я рассчитывала уже, дожидаясь заката, запивать пивом чили «Крейзи Эд», что Карен Зи сунула мне с собой; но я припозднилась с выездом. Сдав назад, я развернула машину на север и помчалась дальше, через ряд альтернативных кемпингов, которые знала по прежним годам, когда исследовала эту долину. Все они стояли вдали от наезженных дорог, вдали от больших туристических лагерей и людей. И на каждом из них оказался тот же знак. Отчаявшись, я поехала через Касл-Вэлли в Фишер-Тауэрс, чтобы проверить тамошние кемпинги, – увы, слишком много народу. И Элвиса пришлось бы держать на поводке, что означало: мы оба будем несчастны.

Через два часа, когда солнце уже давно скользнуло за приречную скальную стену, долину словно присыпало синей пудрой. До темноты оставалось всего ничего. Я должна была принять решение: ехать в большой кемпинг, где банды мотоциклистов и шумных внедорожников будут стоять между мной и спокойной ночью, – или незаконно проникнуть на туристическую стоянку.

После почти трех недель ночевок в полудюжине разных постелей и ношения впопыхах купленной или пожертвованной обуви и одежды я тосковала по привычности, по месту, где моя история была бы написана узором шалфея, изгибом киноварного останца. Так что я кое-как протиснула свой внедорожник мимо знака, просматривая всю дорогу в зеркале заднего вида с гулко бьющимся сердцем. Что, если кто-то меня видел?

Оказавшись на стоянке, я старалась держать Элвиса при себе. Слишком нервничая, чтобы разводить костер или готовить горячий ужин, я писала в блокноте при свете головного фонарика, зажав его в руке, и ела сыр с крекерами. Река, полная красного ила, мрачно кружила рядом. Элвис сидел на краю лагеря, неся дозор.

Скорбеть по предметам казалось мне глупостью и ребячеством. У меня был Элвис. Я была жива. Я не позволю себе погрязнуть в разочаровании.

В отдалении прошел призрачный дождь. Я смотрела, как облака склонялись к горизонту, роняя капли, которые испарялись, не успев достигнуть земли. Я лишилась всего так внезапно и так неожиданно, что эти вещи существовали теперь лишь как смутные воспоминания – как дождь, который не касается земли, как присутствие, маячащее на горизонте. И все же я не могла скорбеть. Я знала, что я – это не мои вещи. Этот факт стал ясен мне в тот же миг, когда я увидела пламя. Скорбеть по предметам казалось мне глупостью и ребячеством. У меня был Элвис. Я была жива. Я не позволю себе погрязнуть в разочаровании. Какой в этом был бы толк?

Но неотступная пустота наполняла меня, это чувство огромного пространства и отдаленности, словно я тоже была опустошена. Я задерживала дыхание в ожидании следующего ужасного события. В последовавшие месяцы я стала жить сомнамбулой, поскольку отказывалась от переживаний – отказывалась чувствовать что бы то ни было вообще – и упиралась плечом в скалу восстановления.

Я провела сторожкую, вполдремы ночь на заднем сиденье машины, не убирая ключ из замка зажигания, поскольку боялась ставить палатку и просыпаться при звуке каждого мотора, каждого появления горящих фар выше по реке.

Утром я погрузила немногочисленные вещи в машину и отправилась в Моаб, где все тротуары были запружены людьми с сумками для горных велосипедов и в перчатках. После яиц по-бенедиктински в кафе в юго-западном стиле, где я больше всего любила завтракать, мы с Элвисом поехали прочь из городка.

Прилегающая территория была точно так же переполнена. Люди ездили на мотоциклах и велосипедах, шли пешком и летали. Моэб был местом известным уже гораздо больше двух десятилетий, и ежегодные толпы туристов соответственно умножались, но мне казалось, что в этом году дела обстоят куда хуже, чем обычно. Я съехала было на одну заброшенную грунтовку – в надежде найти место для палатки, – и тут в ста футах передо мной приземлилась девушка на параплане. Она робко помахала мне рукой, и мне пришлось дожидаться, пока она соберет свой парашют.

В тот день я нашла славное местечко в Поташе, между стеной каньона и узенькой струйкой речушки, но к полудню позднее мартовское солнце принялось печь так немилосердно, что Элвис, тяжело дыша и вывалив язык, спрятался под машину, и пришлось снова сняться с места. Я нашла еще одну кемпинг-стоянку к северу от Моэба, на плато, которое вело к парку Дед-Хорс-Пойнт. Солнце пускало косые лучи из-за массивного останца, и я разбила лагерь рядом с ним. На следующее утро я проснулась от рева джипа на колесах-переростках, который пытался вскарабкаться по песчаниковому склону меньше чем в пятнадцати футах от моей палатки. Было шесть утра.

– Я хочу подняться вон туда, – сказал мне мужчина в бейсболке, указывая на скалу за моей спиной. – Я всю ночь гнал машину, чтобы попасть сюда.

Я не хотела сдавать позиции, но после целого утра визгливого гула вездехода, штурмовавшего скалу неподалеку, снова пустилась в путь.

Хотя мне было почти сорок, ощущения оставались теми же, что и в юности. Я годами пыталась пустить корни, но продолжала кружить, менять работу на учебу, одно съемное жилье на другое, воспроизводя свое скитальческое детство. Теперь я была дальше от оседлости, чем когда-либо прежде. Мне нужен был дом, да – но мне нужен был и ландшафт. Место, которое принадлежало бы мне. Не потому ли я забиралась все дальше и дальше в горы? Казалось, мы подходим друг другу. Теперь же я сомневалась во всем. Безместность была горем куда более глубоким, чем все, что со мной случилось.