Читать книгу "Заказанная расправа - Эльмира Нетесова"

— А в городе он бывает?

— Да кто его знает? Я за ним не слежу! Не знаю, чутье подсказывает, не он убийца.

— Семен Степанович! Люди с больной психикой тоже способны на все. Это доказала практика. Случается, уж очень мастерски маскируются убийцы. Большинство из них — под психов. Даже маньяки, извращенцы. Может, и здесь имеем дело с подобным.

— Да я не против. Давай сходим, посмотрим, чего Афоню на погост тянет, к кому на свиданки бегает? Кладбище — в двух километрах от деревни, и я, честно говоря, ни разу там не был. Оно не входит в мой участок, — усмехнулся Костин.

…Ночь выдалась темная и глухая, как сатанинская пропасть. Ни шороха, ни звука вокруг. Ни под ногами, ни по пути не видно ни зги. Не слышно даже звука шагов. Все притихло, замерло в ожидании чего-то страшного, непредсказуемого.

Участковый и следователь шли почти на ощупь, боясь включить фонари, чтобы не спугнуть, не насторожить преступника. В кармане Рогачева лежали наручники, приготовленные для Афони. Участковый старался идти тихо, но часто оступался, чертыхался шепотом. Время от времени они останавливались, вглядывались в ночь, озираясь по сторонам, искали привычные силуэты погоста. И снова шли.

Рогачев вслушивался в ночь. Не идет ли следом Афоня? Не крадется ли за ними убийца? Но вокруг безлюдно и тихо, словно вся земля превратилась в одно большое кладбище — без единого дыхания и звука.

У Славика и так, непонятно почему, бежала по телу дрожь. А тут еще Степаныч, как назло, громко выругался на лягушку, выскочившую прямо из-под ног. Славик дернулся, Семен смущенно хмыкнул и замер — приметил кладбищенскую ограду, кресты совсем рядом. Он толкнул Рогачева локтем в бок, а у самого лоб покрылся потом. Всякое в жизни перевидел. Да вот ходить на кладбище ночью не приходилось. И хотя в свои немалые годы разумом все понимал, но поневоле срывалось дыхание, волосы на голове шевелились.

Как только свернули к могилам, запахло плесенью, сыростью. Славик, заставляя самого себя, шел мимо могил, внимательно вглядываясь в очертания каждой. Не мелькнет ли где рядом фигура человека? Не притаился ли на какой-нибудь скамейке Афоня?

— Давай послушаем, пригнись за ограду, — предложил участковому Рогачев и тут же в ужасе отпрянул. Из кустов с шумом вылетела птица. Что-то прокричав, села на дерево. Славик обеими руками вцепился в ограду могилы, колени дрожали, ладони вспотели. Но поворачивать назад не хотелось.

— Пошли! — позвал Семена. И только сделал шаг, под ногою громче выстрела треснул сухой сучок.

— Мать твою! — сорвалось невольное.

— Ты что! Не ругайся на кладбище! Покойники обидятся, — услышал шепот Костина. — Куда мы премся? Давай его здесь подождем. Тут вход. Его-то он не минует. Не полезет через забор. А когда появится, мы следом за ним проберемся. Там и увидим, зачем он сюда ходит, — предложил участковый. И указал на скамью в густых кустах.

Скамья уже была сырой от росы, но выбора не имелось.

— Закурить охота, — усевшись, сказал Семен.

— Не вздумай! Терпи! Афоня, говорили, не курит. Такие за версту табачный запах чуют. Поймет, догадается и сбежит из-под носа. Потом его сюда на аркане не затянешь. Кто добровольно полезет в ловушку?

— Понимаю. Просто поделился с тобой, — согласился участковый, вздохнув.

— А может, он вообще не придет. И мы зря проторчим, — заметил Славик.

— Да ладно. Вспомню молодость. Тогда, бывало, и дольше ждал, придет ли на свиданье моя? Ох, если б знал тогда, что меня ожидает, на край света от нее убежал бы, — признался Степаныч.

— Тихо. Кажется, шаги, — насторожился Рогачев. И вскоре оба увидели человека…

Ночь словно только и ждала этого момента. Из черноты неба выглянула луна, осветила погост неземным зеленоватым светом и несуразную фигуру мужика в самом начале кладбищенской аллеи.

Участковый и следователь сидели не дыша, боясь пошевелиться, зорко следили за Афоней. А тот вышел на середину аллеи, остановился. Низко, до самой земли поклонился на три стороны и сказал:

— Здравствуйте, мои хорошие! Вот вы меня видите!

— Значит, он нас засек! Во козел! Раньше пришел. Теперь прикалывается! Ну слышь, поздоровался с нами! — хотел встать Костин.

— Подожди! — удержал его Рогачев.

— Здравствуй, моя красавица, Катерина! — обратился Афоня к свежей могиле убитой переселенки и поклонился ей до земли.

Двое на лавке удивленно переглянулись. И услышали:

— Как здоровьичко твое? С кем нынче свиделась? Видать, отошла от сердца боль? Ишь, цветочки на твоей клумбе живые! Поливаешь их? И хорошо! Об детях не тужи, они догляжены и ухожены. С голода не маются! Одна просьбичка к тебе имеется! Сыщи мою Нюру! Передай ей, измаялся я без нее. Все сердце запеклось в тоске. Пусть придет, появится, жду ее всякий день. Слышишь меня, Катерина? — спросил так громко, что участковый вздрогнул.

— Хороший спектакль устроил, гад! — заметил Рогачев и вжался в скамейку, услышав прямо над головой голос птицы. Она будто ответила Афоне.

— Благодарствую, что говоришь со мной. Скажи моей Аннушке, всегда ее помню. Обязательно принесу ей пряников и леденцов на Троицу! А вот обувку ей пока не подыскал. Зато платок раздобыл. Пусть подвяжется и носит, не застуживает головушку. Передай ей от меня, — достал из сумки платок и положил возле могилы Катерины. Подошел к другой могиле, поклонился, поздоровался, забубнил что-то невнятное, присел на траву рядом. Следователь с участковым подошли поближе, чтобы понять, разобрать слова. Они остановились совсем близко.

— Эх-х, Игнат Тимофеевич, я ли не знаю этой доли? Кому теперь легко? Оно хоть раньше, хоть сейчас, косит горе людей, косой смерти валит. А они живут. И счастливей нас! Как и ты! Теперь тебе забот поубавилось! И я тебе вот тут плащик принес, в деревне раздобыл. От дождя им укроешься, — сопнул носом и попросил глухо: — Витюшку, коль встретишь, — ведь то ж, военный, — скажи, что принесу ему к зиме валенки. Не станет ноги морозить. А пока одеялку ему передай. В холода укроется. Он завсегда застывал в зимы. Я ж ему куртку в прошлом годе передал. А он, видать, еще не взял ее. Все плачется, что поморозился. Уж весь я по нем изболелся. Скорей бы свидеться, остаться вместе с ним насовсем, навечно, — ткнулся головой в могилу, долго сидел вот так, молча, неподвижно, как изваяние.

Следователь и участковый ходили следом за Афоней, не совсем понимая, что происходит.

— Касатушка, Лушенька, подошла ли тебе та кофта? Как и просила ты, все справил. С пугала в твоем саду снял. Чужие люди не носили. А и тебе та одежка памятью была дорога. Верно, что порвалась малость. Ну да ты сама баба — справишься…

Афоня разговаривал с мертвыми, как с живыми, словно хорошо знал их и виделся всякий день. Он оставлял возле могил старую одежду. Извинялся за ветхость. Обещал в другой раз принести что-нибудь получше и поновее.

— Ежели мои мужики и выселенцы не побьют меня навовсе, завтра тебе сахару принесу и хлеба. Чайку попьешь. Знамо дело, с голодухи помирать тяжко. А и кто нынче накормит? Вкруг единая нужда! Как перенести людям? Сердце, глядючи на все, заходится болью! — жаловался какой-то покойнице-старухе: