Читать книгу "Пирсинг - Рю Мураками"

Он и сейчас относился к Йоко так же, как тогда: сам не мог поверить, что ему довелось встретить такую женщину, влюбиться и жениться на ней.

Они были ровесниками. Они встретились шесть лет назад в начале лета в картинной галерее Гиндза на открытии выставки французского художника-абстракциониста русского происхождения по имени Николай де Сталь. В Японии он был известен мало, и, хотя было субботнее утро, посетителей, кроме них двоих, не наблюдалось. Йоко заговорила первой.

— Вы художник? — спросила она.

Под мышкой у Кавасимы виднелся альбом для рисунков.

— Да, рисую кое-что…

Она носила очки в кремового цвета оправе, ей они шли, но он не мог заставить себя не думать, что без очков она может быть еще симпатичнее. Они вместе вышли из галереи и отправились в кофейню со стеклянными стенами, откуда открывался вид на улицу Гиндза. Он заказал двойной эспрессо. а она яблочный чай и фирменный сырный кекс. Солнце мягко сочилось сквозь шторы, и на каждом столике стояла ваза с орхидеей. От Йоко вкусно пахло. Сквозь запах ее духов Кавасима различал другой — тогда он еще не знал, что это аромат свежеиспеченного хлеба. Он только чувствовал, что он нравится ему потому, что ему симпатична эта девушка и ему легко с ней. (И наоборот, если его раздражало чье-то общество, даже окружающие запахи начинали бесить.) Йоко медленно ела кексик. одновременно листая альбом Кавасимы. В какой-то момент на страницу упала крошка, и она осторожно смахнула ее уголком салфетки. Все, что она ни делала, наполняло его счастьем.

Они начали встречаться раз в неделю — ужинали вместе, ходили в музеи или в кино. Кавасима работал на дизайнерскую фирму, а в свободное время рисовал. На всех его рисунках были изображены узенькие тропки в лунную ночь; больше ничто его не интересовало. Но как-то раз, ближе к концу лета, он сделал карандашный набросок портрета Йоко. Когда на следующем свидании Кавасима показал ей рисунок, она впервые пригласила его к себе. И там. поколебавшись, сделала нелегкое признание: годом раньше она встречалась с человеком старше себя, из фирмы, в которой работала. и в день, когда они расстались, она приняла горсть снотворных таблеток и попала в больницу. Что он думает о женщине, которая способна на такое? Кавасима ответил, что это не кажется ему чем-то особенным (так оно и было):

— Кто из нас время от времени не хочет умереть?

Вскоре они съехались. Они жили вместе уже шесть месяцев, когда однажды, морозной зимней ночью, Кавасима проснулся и вскочил с кровати, истекая потом, пропитавшим все одеяло. Проснувшаяся Йоко тревожно спросила его. все ли с ним в порядке, но он смог ответить только, что ему необходимо прогуляться. Натянув на себя кое-какую одежду, Кавасима вышел из дому. Вернувшись два часа спустя, он поведал ей нечто, о чем не упоминал никогда прежде:

— Иногда со мной такое бывает. Впервые это случилось в детстве, но я не знал, как это называется, пока не вырос и не нашел объяснение в книгах по психологии. Там это называется pavor nocturnus — ночные кошмары. Когда я был маленьким, было еще хуже. Я просыпался в страхе и вскакивал с постели. Как сегодня, только при этом еще и кричал во все горло. Иногда я бегал кругами по комнате, не знаю, минуты две или три. Потом ничего не мог вспомнить: не только то, что меня так испугало, но и кто я такой. Людей вокруг себя тоже не узнавал, казалось, будто они герои моих кошмарных видений. Это было так жутко, так жутко. Сейчас это уже не так страшно. Я имею в виду что я больше не забываю, кто я такой. И сегодня, например, я понимал, что это ты обращаешься ко мне, спрашиваешь, что случилось.

— Тогда почему ты один-одинешенек умчался невесть куда? Почему не дал мне поддержать тебя?

Кавасима покачал головой:

— Я всегда предпочитаю, чтобы, когда я теряю власть над собой, рядом со мной никого не было. Лучше остаться где-нибудь наедине с собой и глубоко дышать, пока не успокоюсь.

Кавасима решил здесь и сейчас рассказать Йоко всю правду — за одним исключением: он не упомянул, как однажды, девятнадцати лет от роду, ударил одну женщину ножом для колки льда. Он не хотел вдаваться в подробности отчасти потому, что память его смутно и расплывчато воспроизводила этот эпизод, отчасти потому, что боялся испугать Йоко. Он не хотел потерять ее.

— Я предполагаю, что стоит за этими ночными кошмарами… Думаю, вот в чем дело: когда умер мой отец — мне было четыре года, — мать начала поколачивать меня. Она чуть душу из меня не вытрясла. Отца я совсем не помню, только неясное воспоминание осталось о том, как он возил нас на машине. И знаю, что машина у него была, потому что мать описывала отца как дурачка, внесшего сполна платежи за машину, которая оказалась ему не по средствам. Я уже много лет не видел мать, но, когда мы встречались в последний раз, на выпускном вечере после окончания школы, она сказала мне, что так со мной обращалась, потому что я напоминал ей его, то есть отца моего, этого дурачка. Я боялся побоев, потому что это было на самом деле больно, но я всегда считал, что она делает это, потому что я действительно плохой ребенок. Однако самое гибельное во всем этом то. что к такому обращению можно себя приучить. Ты внушаешь себе, что бьют не тебя, а кого-то другого. Если как следует сосредоточиться, ты можешь попасть в такое место, где уже не ощущаешь боли. Не раз она била меня без предупреждения, что было особенно тяжело, поэтому я старался быть наготове все время. Я постоянно напоминал себе: «Сейчас мама меня побьет. Сейчас мама меня побьет…»

Но что особенно меня беспокоило — это что она била меня одного. На моего младшего братика она ни разу руки не подняла. Жили мы, как ты знаешь, в этом маленьком городке среди бамбуковых зарослей, и ближайшим более или менее крупным городом был Одавара. В Одаваре находился большой универсальный магазин, с аттракционами для маленьких детей на первом этаже. Мы несколько раз ездили туда втроем, но, когда мне исполнилось пять или шесть лет, мать стала запирать меня дома, а с собой брать только брата. Однажды я выскочил в окно и побежал за ними, однако она приволокла меня обратно домой и привязала к крану в ванной. Я помню это слишком отчетливо, будто вчера было. Я уснул прямо на кафельном полу, а когда проснулся, было уже темно, и я увидел за окном узкую пустую дорогу, ведущую прочь…

Вскоре после этого я, по ходатайству учителя средних классов, был помещен в приют для детей, подвергающихся жестокому обращению, и там начал рисовать. Сначала не рисовал ничего, кроме узкой тропинки в ночи. Раньше я тебе об этом не рассказывал…

Кавасима опустил голову: Йоко взяла его за руку и сжала ее.

Поженились они через год и восемь месяцев после встречи на Гиндзе. Йоко сказала своим родителям, что из-за убеждений, которые разделяет и ее жених, она не хочет устраивать никакой свадебной церемонии, и те неохотно согласились. Но дело было не в убеждениях. Она знала, что Кавасима не может простить свою мать и младшего брата, и не хотела ставить его в неловкое положение.

— Я провел в приюте больше двух лет, — продолжил Кавасима, — а потом стал жить с бабушкой по отцовской линии. Когда закончил школу, мать, сам не знаю почему, пришла просить у меня прощения. Конечно, это было очень эгоистическое покаяние, тем не менее извинение. Потом она спросила: «Ты прощаешь меня? Ты прощаешь свою мать?» Я машинально кивнул, а затем вдруг что-то вспыхнуло во мне. и я ударил ее по лицу со всего маху. Это был единственный раз в жизни, когда я ее ударил.