Читать книгу "Русский частокол - Александр Тамоников"

— Да недалече от векового дуба, в который молния попала, под кустом. Вот видишь, промок весь.

— У дуба? Ты видел, как он загорелся?

— Видел, — кивнул Вавула, — тока до того молния сожгла сосенку, подожгла бревно, что мужики там оставили. Бревно дождь погасил, сосенка же сгорела. А потом молния уже в дуб ударила. Но загорелся он не сразу, поначалу расщепило его, и тока потом огонь по древу от средины, где расщеп, к кроне пошел. И что дивно, отец, как загорелся дуб, так гроза тут же и прекратилась. Чрез время малое уже солнце светило. Ну я обходами домой.

— Пошто обходами?

— Дабы высохнуть немного под солнцем-то.

Старейшина хмыкнул:

— Хм, вроде не врешь.

Вавула воскликнул:

— А чего мне врать-то? Не дитя уже, не отрок, считай мужик, осталось домой жену привести, да свой дом поднять. Уже двадцать один год.

— Слыхал я, Вавула, ты на дочь старейшины рода Кобяка в Вабеже, Ведану, глаз положил?

— А чего? Девка хорошая, статная, красивая, здоровая. И из семьи равной.

— Откель у тебя мысли такие — равной? Али не ведаешь, что старейшину на вече избирают?

— И все одно, главенствует в роду старейшина. Вот и Ведана — дочь старейшины.

— А как же Голуба, дочь гончара Лихаря Рубана? Мы ж с ними о твоей свадьбе договорились. И он согласился, и Голуба.

Вавула понимал, что пойти против воли отца открыто и ныне вызовет только гнев у родителя да упорство, которое уже не сломить, посему схитрил:

— Ну вы ж пока тока договорились. До сватовства дело-то не дошло?

— Умыкнешь ее завтра, и сделано, почитай, дело. Остальное пойдет само собой.

— Ладно, треба умыкнуть невесту, умыкну. А где землю мне община выделит под дом?

— Община и решит, земли свободной на селе много.

— Добре, отец, пойду переоденусь, а то хворь подхвачу и вместо праздника на лаве огненным валяться буду.

— Ступай и — гляди у меня!

— Отец, это ты сыну, которому двадцать один год?

— Для меня ты до смерти дитем будешь.

Вавула зашел в дом, переоделся. Внутри дом состоял из теплого помещения — комнаты с одним-единственным окном, больше для проветривания, потому как топился зимой по-черному. Подстава, что могла служить столом и малой лавкой, лавы рядом, вдоль стены низкие лавы, лежанка, на стенах шкура медведя, других зверей, убитых на охоте. Вторая медвежья шкура на дощатом полу. Такие стали недавно делать. В простом жилище — полуземлянке пол был земляной. У входа отдельная каморка, рядом печь-очаг глиняная. К дому-срубу пристроили две пристройки — клети, там кладовые, комнатенки. Крыша утепленная, покрыта соломенными вязанками.

Мать выставила на стол уху, кашу, кувшин с квасом, половину каравая.

Потрапезничав, Вавула завалился на свою лежанку, что ближе к печи, потянулся:

— Хорошо!

Мать собрала утварь, смахнула со стола крошки и вышла. Ей еще надо было воды из родника натаскать. Все хозяйство в общине по традиции вели женщины. Мужики — добытчики, они работали на земле, охотились, рыбачили. Кто-то занимался ремеслом, больше бортничеством, резьбой по дереву, кладкой печей, отец Голубы — тот гончарил. У всех было дело. Без него не проживешь.

Вавула задремал. От дремы оторвал его отец:

— Не захворал?

— Не-е.

— Тогда не рано ли завалился спать?

— А чего делать-то?

— Не ведаешь? Жених тоже. А верши проверить? С бреднем по реке пройти?

— Так не голодный же год.

— То только Велесу вестимо. Подымайся и выходи на берег, да переоденься.

— Ладно, иду!

Вскоре сын с отцом (Заруба Дедил, не глядя на старейшинство в общине, работал, как все) на лодке-однодревке, выдолбленной из куска целого дерева, отошли от берега. Вавула, правивший веслом, пустил лодку по течению. Верши ставили ниже, где помельче на изгибе реки у омутов да прибрежных ив. Рыбы там водилось много: и жерех, и подлещик, и плотва, и язь, и сазан.

Вернувшись, оставили улов, взяли бредень. Пошли вдоль берега вверх по течению до обрывов. Тут взяли крупного леща, щуку и стерлядь. Вытащив бредень на берег, мелочь бросили обратно в воду, крупную в корзинах поставили в однодревку. С уловом пришли к нижнему затону напротив села. Туда же сходились и другие рыбаки. Места для рыбалки хватало всем.

Дедил рыбачил поблизости, кто-то дальше, за омутом и обрывами. Опять-таки одни проверяли снасти, покуда солнце не ушло к горизонту, другие позже, третьи в сумерках, дабы не мешать друг другу.

С уловом вошли на подворье. Жена старейшины принялась чистить рыбу, что пойдет на уху да жарево-парево, отобрала часть улова для соления и копчения — заготовки на зиму.

К Дедилу пришел старец Светозар, весь заросший, в одеже, отличной от других. Он был в общине волхвом, или жрецом, или, как его еще называли, — кудесником. Именно он творил все обряды и смотрел за святым местом сельчан, за капищем. Его почитали на селе, без него не бывало ни одного праздника, ни одной свадьбы, ни одного погребения. Только он был способен общаться с богами.

Старейшина встретил волхва, усадил на лавку пред домом, внутрь тот пойти не захотел. Жена принесла квасу. Светозар отказался, попросил воды. Ольга принесла чашу с родниковой водой.

Дедил молчал, первым должен был говорить старец.

Тот сковырнул кусок грязи с рубахи, выдохнул:

— Нет боле дуба векового.

Старейшина насторожился:

— И чего теперь? Беды ждать?

— Беда, Заруба, приходит, когда ее не ждешь. О том же допытывались и сельчане, молвил, коли капище не пострадало, знать, обойдется. Тебе скажу: не обойдется.

— Что с капищем?

— Там ничего, а вот гибель дуба — дурная примета. Сколько веков простоял, и ничто. И еще столько же мог стоять, да вот гроза сгубила его. Неспроста это. Приметил, какой гроза была? Словно для того, чтобы загубить дуб. Знать, прогневался на нас Перун. А коли прогневался, то и наказание грядет. А вот какое, Перун не ответил. На капище я впервой не смог говорить с ним. Не пожелал он услышать зов мой. Так что плохи дела.

— Так что же произойти может?

— Все что хочешь. Мыслю, пожар может случиться, все же огнем знак был. А может, буря. Не ведаю, оттого и маюсь, Заруба.

— Что делать мне, старец?

— Пройдись по селу, поговори с людьми. Пусть к пожару готовы будут. Да не пугай, молви: гроза, что дуб сгубила, ушла, но вернуться может, и коли застанет врасплох, то погубит всех.

Дедил возразил:

— А не лучше ли тебе это сделать? Я кто? Я — как все, а ты с богами разговариваешь, тебе веры боле.