Читать книгу "Пещера - Жозе Сарамаго"

Между россыпью лачуг и первыми городскими домами, как ничейная земля, как нейтральная полоса, разделяющая противников, пролегло обширное пустое пространство, однако если приглядеться повнимательней, можно заметить на земле густую сетку следов, оставленных бульдозерами, ибо довести почву до такой прилизанной гладкости могут лишь эти механические лопаты, эти беспощадные изогнутые лезвия, которые без жалости и сострадания соскребают, сгребают и отодвигают неведомо куда все, что попадется, – старый ли дом, юный ли корень, стену ли, сулившую защиту, навеки ли сгинувшее тенистое место. И в точности как в жизни, когда мы, сочтя, что все убрали подальше, замечаем, что кое-что все-таки осталось, остались и на этом пустыре разъятые частицы прежнего бытия, испакощенное тряпье, отбросы и отходы, ржавая жесть, гнилое дерево, пластик, мотаемый туда-сюда ветром, и понимаем, что эту территорию некогда занимали кварталы лачуг. Скоро уж цепью наступающей пехоты придвинутся сюда городские дома, закрепятся на этом рубеже, оставив меж своим авангардом и первыми хибарками лишь узкий зазор, новую ничейную землю, и так будет, пока не придет время третьей фазы.

Магистраль, куда вернулся наш пикап, теперь расширилась и обзавелась полосой движения, выделенной исключительно для большегрузных машин, и хотя автомобиль Сиприано Алгора лишь в чьем-то извращенном воображении может быть причислен к этой высшей категории, однако в силу того бесспорного обстоятельства, что и он перевозит грузы, его водитель получает право чувствовать себя на равных с этими медлительными мастодонтами – рычащими, ревущими, извергающими из выхлопных труб удушливый дым – и стремительно обходить их извилистым маневром, от которого брякает и погромыхивает гончарный товар. Марсал Гашо снова взглянул на часы и вздохнул. Успеваем. Они уже на окраине города, теперь надо прокрутиться по лабиринту скольких-то улиц, свернуть направо, свернуть налево, еще раз направо, снова налево, снова направо, еще раз направо, налево-направо-налево, дальше прямо – и наконец оказаться у въезда на площадь, где окончатся все трудности и прямой как стрела проспект приведет их к цели, туда, где заступит на дежурство Марсал Гашо и оставит свой груз Сиприано Алгор. В глубине проспекта темная стена, возносясь много выше самых высоких зданий, окаймляющих его, внезапно загораживает путь. На самом деле – не загораживает, это оптический обман, улицы с обеих сторон обтекают стену и тянутся вдоль нее, вдоль фасада исполинского дома, огромного здания квадратной формы, без единого окна на всем его неимоверном пространстве. Добрались, сказал Сиприано Алгор, и, как видишь, успели, у тебя еще десять минут в запасе. Вы ведь не хуже меня знаете, что, если опоздаю, меня могут вычеркнуть из списка тех, кого переводят во внутреннюю охрану. Вряд ли твоя жена очень уж обрадуется, если ты в нем останешься. Нам всем лучше житься будет, сплошные выгоды и преимущества. Сиприано Алгор затормозил на углу и как будто собирался что-то ответить зятю, но вместо этого спросил: Почему сносят эти дома. А, и впрямь. И впрямь уже несколько недель назад начали говорить, что Центр будет расширяться, ответил Марсал Гашо и вылез из машины. Перед ними была дверь, а на двери табличка «Вход только для сотрудников службы безопасности». Ну, может быть, сказал Сиприано Алгор. Не может быть, а точно, доказательство налицо, уже начался снос. Да я не про это, а про то, что лучше жить будем, о выгодах уж я не говорю, нам и так жаловаться не на что, мы не из самых обездоленных. Уважаю ваше мнение, но остаюсь при своем и уверен, что Марта в свой срок согласится со мной. Он сделал два шага и остановился, явно подумав, что нехорошо так прощаться с тестем, привезшим его на работу, и сказал: Спасибо, счастливо добраться до дому. Значит, через десять дней, уточнил гончар. Через десять дней, подтвердил охранник, одновременно кивнув приближающемуся сослуживцу. Они вошли вместе, и дверь закрылась за ними.

Сиприано Алгор включил зажигание, но тронулся не сразу. Он смотрел на дома, подлежащие сносу. На этот раз – должно быть, из-за невысокой этажности – взрывать не станут, а ведь этот современный, скоростной и эффектный метод способен за три секунды превратить основательную и продуманную конструкцию в груду бесформенных обломков. Как и следовало ожидать, улица, под прямым углом отходящая от той, где он стоит, закрыта для движения. И чтобы доставить груз, гончару придется объехать обреченный на снос квартал и двинуться дальше, дверь же, в которую ему надлежит постучаться, находится на самом дальнем углу, а по отношению к точке, где он находится сейчас, на другом конце той воображаемой прямой, что по диагонали пронизала бы здание, куда зашел Марсал Гашо. Наискось, про себя уточнил гончар, сокращая объяснения. Когда через десять дней он приедет забирать зятя, здесь не останется и следа этих домов, и осядет пыль, что сейчас висит в воздухе, и, может быть, уже выроют огромный котлован под фундамент нового здания. Потом поднимутся три стены, и одна будет граничить с той улицей, по которой придется сегодня Сиприано Алгору колесить в объезд, а две другие с обеих сторон замкнут пространство, отвоеванное у снесенного квартала, и скроют покуда еще видный фасад, а вход для сотрудников службы безопасности переедет в другое место, еще чуть-чуть – и даже самый проницательный человек не сможет определить, глядя снаружи, и еще меньше – зайдя внутрь, где постройка нынешняя и где предыдущая. Еще рано, соображает гончар, посмотрев на часы, каждый раз, когда он привозит зятя, приходится два часа ждать, когда откроется пункт приема, а потом еще – когда придет очередь сдавать товар. Но зато так я окажусь в начале этой самой очереди, а может, и вовсе первым, подумал он. Никогда еще, впрочем, этого не было, неизменно найдется еще более ранняя пташка, а скорей всего, передние прибыли еще затемно и переночевали в кабинах своих грузовиков. Вылезли наружу на рассвете, чтобы выпить кофе с куском хлеба или даже глоток водки, столь уместный в промозглой утренней сырости, потом за десять минут до того, как откроются ворота, завели разговоры, и самые молодые, беспокойные, как подобает новичкам, бросятся по спуску вниз, чтобы занять свои места в кабинах, а те, которые постарше, особенно если они из конца очереди, спустятся степенно, высасывая последний дымок из сигареты, потому что внизу, под землей, при работающих двигателях не покуришь – запрещено. Чего бежать сломя голову, рассуждают они, небось еще не конец света.

Сиприано Алгор двинулся вперед. Он отвлекся на снесенные дома и теперь хотел наверстать упущенное время, хотя нет на свете слов глупее и выражения нелепей, ибо они тщатся опровергнуть суровую истину, гласящую, что никакое время наверстать невозможно, поскольку тогда пришлось бы предположить, что время, которое мы сочли потерянным навсегда, вовсе не пропало, а попросту решило остаться где-то позади и с терпеливостью, свойственной лишь тем, кому торопиться некуда, остаться, сказали мы, и обождать, когда же мы хватимся его. Подхлестываемый спешкой, порожденной мыслями о пришедшем первым и о пришедшем после, гончар быстро обогнул квартал и свернул налево, на улицу, упиравшуюся в боковой фасад здания. По неизменному обыкновению там уже стояли люди, ожидая, когда откроются двери, предназначенные для обычной публики. Сиприано Алгор проехал по левой полосе к съезду, ведущему вниз, на подземный этаж, предъявил вахтеру документ и встал в очередь за грузовиком с ящиками в кузове, в которых, судя по обозначениям, было что-то стеклянное. Потом вылез из кабины глянуть, много ли перед ним народу, и, соответственно, понять, долго ли придется ждать. Он оказался тринадцатым. Пересчитал еще раз – ошибки не было. Гончар был не то чтобы суеверен, но попробуй-ка не брать в расчет скверную репутацию этого числа, ибо едва лишь зайдет речь об этом, о судьбе и о приметах, кто-нибудь непременно расскажет, как на собственной шкуре познал пагубное, а порой и трагическое его воздействие. Сиприано Алгор стал припоминать, случалось ли уже с ним такое в этой очереди, но – одно из двух – либо не случалось, либо позабылось. Он пробурчал себе под нос себе же адресованный упрек – что за чушь, что за вздор тревожиться о несуществующем, а ведь и в самом деле никогда прежде не приходило ему в голову, что чисел в природе не существует, что явлениям и предметам безразлично, какой номерок мы им прилепим – тринадцатый или сорок четвертый, из чего напрашивается вывод, что они как минимум не в курсе, на каком по счету месте довелось им оказаться. Но люди – не предметы и не явления, людям непременно надобно пролезть вперед, подумал гончар. Им мало оказаться на первых местах, им нужно, чтобы все это заметили и все об этом говорили. Если не считать двоих охранников на входе и выходе, обширное пространство подземелья было безлюдно. Дело обычное: водители занимали очередь и поднимались наверх, в кафе. Черта с два буду я торчать здесь, вслух произнес Сиприано Алгор. И задним ходом вывел свой пикап из вереницы машин, как если бы ему нечего было разгружать. Вот я и не тринадцатый, подумал он. Через несколько мгновений по пандусу съехал грузовик и занял освободившееся место. Водитель вылез из кабины и взглянул на часы, подумав, наверно: Успею. Когда же он скрылся наверху, гончар проворно пристроился ему в хвост и, довольный своей находчивостью, сказал: Вот я и четырнадцатый. Откинулся на спинку сиденья, вздохнул, слыша у себя над головой гул машин. Прежде он тоже поднимался вместе с другими, выходил наружу, пил кофе, покупал газетку, но сегодня почему-то не хотелось. Закрыл глаза, словно прячась внутри самого себя, и тотчас же погрузился в сон, зять сказал, что, когда получит повышение, житье настанет совсем другое – небо и земля по сравнению с прошлым, – они с Мартой съедут от гончара, своим домом заживут, да и давно пора: Ты пойми, чему быть, гласит пословица, того не миновать, мир не остановится, и уж если тот, от кого это зависит, тебя, прости за рифму, повысит, ты должен воздеть руки и поблагодарить, и глупо отворачиваться от удачи, когда она становится на нашу сторону, и я уверен, больше всего на свете ты хочешь счастья своей дочери, а потому радоваться бы надо. Сиприано Алгор слушал голос зятя и улыбался во сне: Ты все это говоришь потому, что думаешь, я тринадцатый, а того не знаешь, что я теперь четырнадцатый. Его разбудило хлопанье дверец, возвещавшее начало разгрузки. И, еще не вполне проснувшись, он подумал: Я не сменил номер, я тринадцатый, который оказался на месте четырнадцатого.