Читать книгу "Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с "Исламским государством" - Надия Мурад"

Земля, кормившая нас, одновременно делала нас уязвимыми. Кочо расположен далеко от старых поселений езидов, укрывшихся за высокой вытянутой горой Синджар. На протяжении столетий нас преследовали за религиозные убеждения; мы были зажаты между суннитами-арабами и суннитами-курдами, которые хотели, чтобы мы отказались от своего наследия и стали курдами или арабами. Я выросла ближе к Сирии, чем к нашим главным святыням; ближе к Мосулу, чем к безопасности.

До 2013 года, когда между Кочо и горой наконец-то проложили асфальтированное шоссе, дорога до ее подножия через город Синджар занимала почти час. Поездка к горе была развлечением. В Синджаре продавались конфеты и сэндвичи с бараниной, которые в Кочо не делали, и мой отец почти всегда покупал нам все, что мы хотели. В пути наш пикап поднимал клубы пыли, но мне все равно нравилось ехать в кузове под открытым небом. Я лежала на животе, пока мы не выезжали из деревни, подальше от глаз любопытных соседей, а потом поднималась, подставляла волосы ветру и разглядывала пасущийся вдоль дороги скот. Увлекаясь, я привставала все выше и выше, пока мой отец или старший брат Элиас не кричали, чтобы я вела себя осторожнее, а не то вывалюсь из кузова.

С другой стороны от сэндвичей с бараниной и надежной горы тянулся Ирак. В мирное время если мы не торопились, то подбрасывали какого-нибудь езида-торговца к ближайшей суннитской деревне, чтобы он продал там зерно или молоко. В соседних поселках у нас были друзья – девочки, с которыми я виделась на свадьбах, учителя, которые в течение учебного года ночевали в школе Кочо, мужчины, которых приглашали подержать наших мальчиков-младенцев во время ритуального обрезания, и они становились для езидских семей «кирив» – своего рода крестными отцами. Врачи-мусульмане приезжали лечить нас, а торговцы-мусульмане привозили платья и конфеты, которых было не найти в немногочисленных лавках Кочо. Подростками мои братья часто отправлялись в соседние неезидские поселки на подработку.

Отношения между нами осложняли столетия взаимного недоверия. Трудно было не заметить, как гость-мусульманин на свадьбе отказывается от наших блюд, как бы вежливо ему их ни предлагали, как некоторые старые езиды не берут угощения из рук мусульман, вспоминая истории отравления. Но все же это можно было назвать дружбой. Мы пронесли ее через времена османского владычества, британское колониальное правление, эпоху Саддама и американскую оккупацию. Мы, обитатели Кочо, особенно гордились своими тесными связями с жителями суннитских деревень.

Отношения между нами осложняли столетия взаимного недоверия.

Но когда в Ираке начинались военные действия – точнее, продолжались, поскольку они, похоже, не прекращались, – эти деревни стали тучей, нависшей над нашим маленьким езидским поселком. Все старые предрассудки переродились в ненависть, а ненависть порождает насилие. С тех пор как в 2003 году началась война Америки с Ираком, позже превратившаяся в жестокую междоусобицу, а под конец и в полномасштабный терроризм, мы все больше отдалялись друг от друга. Соседние деревни укрывали экстремистов, угрожавших христианам и мусульманам-несуннитам. Они считали езидов «кафирами», то есть неверными, которых незазорно убивать. В 2007 году экстремисты взорвали цистерну с топливом и три машины в двух езидских поселках километрах в пятнадцати от Кочо. Погибли сотни человек, решивших, что в машинах привезли товары на рынок.

Езидизм – это древняя монотеистическая религия. Она распространяется устно духовными людьми, которым поручено излагать наши истории. Многие ее элементы схожи с другими религиями Ближнего Востока, от митраизма и зороастризма до ислама и иудаизма. Но она поистине уникальна, и понять ее трудно даже тем духовным людям, которые должны ее объяснять. Я представляю себе свою религию как древнее дерево с тысячами колец, и каждое кольцо – рассказ из долгой истории езидов. К сожалению, большинство этих рассказов трагичны.

Сегодня в мире проживает всего около одного миллиона езидов. Сколько я помню себя – и насколько я знаю то, что было до моего рождения, – мы всегда определяли себя как единый народ именно через религию. Но она же делала нас целью для более могущественных народов и групп, от оттоманов до баасистов Саддама, которые нападали на нас или заставляли перейти на свою сторону. Они оскорбляли нашу религию, утверждали, что мы поклоняемся дьяволу, называли нас нечистыми и требовали, чтобы мы отреклись от своей веры. Многие поколения езидов переживали гонения, которые должны были уничтожить нас, обратить в другую религию или просто согнать с земли и лишить нас нашего имущества. До 2014 года нас пытались уничтожить семьдесят три раза. Мы называли такие гонения османским словом «фирман» еще до того, как узнали слово «геноцид».

Так что неудивительно, что вся деревня впала в панику, когда за двух похищенных фермеров потребовали выкуп. «Сорок тысяч долларов, – заявили похитители по телефону. – Или приходите к нам с детьми, чтобы всеми семьями принять ислам». Иначе этих мужчин, сказали они, убьют.

Но вовсе не деньги заставили их жен в слезах упасть на колени перед нашим «мухтаром», или деревенским старостой, Ахмедом Джассо; да, сорок тысяч долларов – совершенно нереальная сумма, но, в конце концов, это всего лишь деньги. Мы знали, что фермеры скорее согласятся погибнуть, чем перейти в другую веру, поэтому жители заплакали от радости, узнав, что заложникам удалось сбежать. Они вылезли через разбитое окно, пробрались по пустым полям и явились домой живые, в пыли по колено и задыхающиеся от волнения и страха. Но похищения на этом не прекратились.

Вскоре после этого пропал Дишан – человек, которого мое семейство Таха наняло пасти овец. Его похитили на поле неподалеку от горы Синджар. Это стадо моя мать и мои братья собирали годами, и каждая новая овца была для нас новой победой. Мы гордились этими животными, любили их и, когда они не паслись, держали их во дворе.

Ежегодная стрижка была настоящим праздником. Мне нравилось смотреть, как мягкая шерсть облаками падает на землю, чувствовать ее резкий запах, слушать, как тихо и покорно блеют овцы. Я обожала спать под толстыми одеялами, которые моя мать Шами делала из овечьей шерсти, набивая ее между лоскутками разноцветной ткани. Иногда я так привязывалась к какому-нибудь ягненку, что мне приходилось убегать из дома, когда его собирались зарезать. Когда похитили Дишана, у нас было более сотни голов – целое небольшое состояние.

Вспомнив о том, что в прошлый раз похитители забрали курицу с цыплятами, мой брат Саид поехал к горе Синджар проверить овец.

– Уж конечно, они их угнали, – плакали мы. – Эти овцы – все, что у нас есть.

Но Саид позвонил матери и удивленно сообщил, что взяли только двух животных – старого малоподвижого барана и молодую овечку. Остальные мирно паслись, пощипывая буро-зеленую траву, и послушно пошли за братом домой.

– Не понимаю, – сказал он. – Эти деревенские жители небогаты. Почему они не забрали овец?

Ему казалось, что это неспроста.

До 2014 года нас пытались уничтожить семьдесят три раза. Мы называли такие гонения османским словом «фирман» еще до того, как узнали слово «геноцид».