Читать книгу "Ты поймешь, когда повзрослеешь - Виржини Гримальди"

– Давай на «ты», ладно? – спросила она, не дожидаясь ответа. – Мы здесь все на «ты», кроме Анн-Мари и пациентов. Но мы их зовем по именам, мне кажется, так им приятнее. Так ты – Джулия?

– Да.

– Пойдем, покажу тебе твою студию, это во флигеле.

Она за руку потащила меня к центральному входу. Над вымощенной плиткой парковкой возвышались деревья, вокруг стояли скамейки. На одной из них сидела старая дама. Казалось, она ждет воображаемый автобус. В руках у нее была трость, через плечо висела черная сумочка, а губы были покрашены в тон с розовыми мокасинами.

– Все хорошо, Люсьенна? – спросила Изабелль, когда мы поравнялись со старушкой.

Старая дама повернулась на звук и, сфокусировав на нас свой взгляд сквозь затемненные очки, изобразила на лице улыбку.

– Все хорошо, милочка. Жду сына, мы собираемся пробежаться по магазинам. Вы знаете, я сегодня наконец сходила в туалет по-большому!

– Отличная новость! – воскликнула Изабелль. – Вы же знаете поговорку: стул с утра – весь день пройдет на «ура»!

Пока они разговаривали, я подумала, что сейчас им не до меня, а моя машина стоит в нескольких метрах отсюда. Я в два прыжка доберусь до нее, и они даже не заметят, что я позорно сбежала. Но чувство обреченности сковало меня по рукам и ногам, и я покорно поплелась за Изабелль.

Флигель представлял собой небольшое двухэтажное строение в нескольких десятках метров от главного здания. Вдоль фасада шли окна с белыми рамами и резные балконы.

– Здесь всего семь студий. Четыре нижних предназначены для родственников постояльцев, если они приезжают на несколько дней, и для пожилых людей, которые хотят познакомиться с нашим заведением, прежде чем поселиться здесь. А в трех студиях на втором этаже проживает персонал. Пойдем, я покажу тебе твою студию.

– Две из них уже заняты? – спросила я, поднимаясь по лестнице.

– Да, в одной живет Марин, в другой – Грег. Марин – это наша санитарка, она переехала сюда, когда рассталась со своим парнем. Марин – забавная, любит пошутить, хотя, между нами говоря, я нахожу ее немного развязной. А Грег – аниматор, он живет здесь, потому что в его квартире ремонт. Грег – красавец, но есть в нем кое-что, что мешает нам всем за ним приударить. Когда увидишь его, сама поймешь. Вот твой новый дом!

Изабелль открыла белую дверь и устремилась внутрь помещения. Детальный осмотр не занял у нас много времени, потому что студия состояла из темной ванной комнаты, оборудованной для людей с ограниченными возможностями, и спальни-салона, залитой светом. Судя по обстановке, тот, кто ею занимался, давным-давно отошел в лучший из миров. Здесь стоял доисторический буфет, древний телевизор, круглый стол, покрытый скатеркой, и двухместный диван с велюровой обивкой горчичного цвета. У стены примостилась маленькая кроватка. Довершали картину моего нового жилища бордовые шторы под велюр с претензией на роскошь. Мне хотелось заплакать, но совсем не от радости.

– А сейчас гвоздь программы! – вскликнула Изабелль, открывая балконную дверь. – Ты только посмотри, какой вид! Дух захватывает!

На десятки метров передо мной расстилался парк дома престарелых. Среди деревьев вилась тропинка, вымощенная белым булыжником, дальше – огород и заросли кустарника. Кое-где виднелись скамейки. Трава казалась неестественно зеленой, какой она бывает только в Стране Басков. За изгородью, служившей границей парка, шел пустырь, а ниже – безбрежный океан до самого горизонта.

– Ну, что скажешь? Правда, великолепно? – не скрывая гордости за свой край, спросила Изабелль.

– Да, это действительно очень красиво, – искренне ответила я, только сейчас осознав, как мне не хватало океанского простора в Париже.

– А что я тебе говорила? Это рай на земле. Не буду тебе мешать, устраивайся. Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти.

Поглощенная своими мыслями, я даже не слышала, как захлопнулась входная дверь. Вид действительно потрясающий, с этим не поспоришь, но считать раем последнее прибежище людей, где они живут в ожидании смерти, мне кажется, мягко говоря, слишком оптимистичным. В сотый раз я спросила себя, зачем я сюда приехала и что собираюсь здесь делать. Как будто я этого не знала…

Все рухнуло в субботу вечером, когда умер мой отец.

4

Я сняла трубку и услышала тишину. Это всегда плохой признак, когда тишина выступает в роли собеседника в телефонном разговоре.

– Мама?

– …

– Мама, у тебя все в порядке?

У меня задрожали губы, как будто они первыми осознали всю глубину трагедии. Марк поставил телевизор на паузу. Я положила трубку. Одно из двух: или телефон матери не ловил сеть, или она случайно нажала на мой номер. Наверное, так и было. Но все равно я должна ей перезвонить и убедиться, что у нее все хорошо.

Когда она сняла трубку, в ее голосе слышались слезы.

– Девочка моя, у твоего отца был сердечный приступ.

– Как он сейчас себя чувствует? Ему лучше?

– …

– Мама, не молчи, скажи: ему лучше?! – прокричала я.

– Он умер, моя девочка, он умер…

И она начала сбивчиво рассказывать, что произошло, но до меня доходили лишь обрывки фраз. Кухня, собирались ужинать, жаркое, он упал, «скорая помощь», массаж сердца, все безрезультатно, сожаления…

Шли нескончаемые минуты, а мы продолжали плакать. Я сжимала телефон в руке, но больше всего мне хотелось сейчас сжать в объятиях свою мать. Потом я повесила трубку и сказала Марку, своему будущему мужу, что он может смотреть фильм дальше. Я легла на диван и положила голову ему на живот, как будто ничего не случилось. Каждая частичка моего тела отказывалась верить в реальность происходящего.

И только когда я зашла в ванную и увидела свой помертвелый от ужаса взгляд, реальность обрушилась на меня со всей силой. Мой отец умер, его больше нет, его больше никогда не будет. Он не ущипнет меня за щеку и не назовет «Жужу», не будет ворчать по поводу моих поздних возвращений, не сядет в зеленое кресло почитать свой любимый журнал, не поведет меня к алтарю, не откусит кусочек от багета, прежде чем сесть за стол, не оставит своих туфель перед входной дверью… Мы с ним не будем подшучивать над стряпней мамы, я не скорчу смешную рожицу, дотронувшись щекой до его щетины, и я никому уже не скажу «папа». Один из самых больших моих страхов стал реальностью. Моя жизнь рухнула, и ничего уже не будет как прежде.

Зеркало отражало обезумевшее от горя лицо. Животный крик вырвался из моего горла, затем второй, третий, и еще много, много других. Я вопила без остановки, стоя на коленях в маленькой ванной, пока не сорвала дыхание.

В голове крутилась одна мысль: поскорее встретиться со своими, прижаться к груди матери, быть рядом с ней. Но я была в Париже, а они – в Биаррице, и мне нужно было дождаться утра, чтобы сесть в поезд. В эту ночь я впервые узнала, что такое настоящее горе.