Читать книгу "1937. Большая чистка. НКВД против ЧК - Александр Папчинский"

К середине 30-х годов большинство из латышских «первых чекистов» уже перешли работать на высокие партийно-хозяйственные синекуры, но в ноябре 1935 года, когда были введены спецзвания в госбезопасности, один из них все же удостоился чести высокого звания комиссара госбезопасности 1-го ранга (их было всего семь на весь Советский Союз)…

Этим латышским чекистом был Леонид Михайлович Заковский (Генрих Эрнестович Штубис), отсчитывавший свой чекистский стаж с декабря 1917 года и, таким образом, некогда «стоявший у колыбели» всесильного ведомства ВЧК-ОГПУ-НКВД СССР.

Как и многие его товарищи, Л.М. Заковский был выходцем из низов дореволюционного общества: он родился в 1894 году в имении Рудбаржи, где его отец, безземельный курляндский крестьянин, служил лесным сторожем в усадьбе немецкого помещика. Едва Генриху исполнилось четыре года, отец умер, оставив вдову с четырьмя детьми на руках. Стесненная нуждой, мать будущего чекиста пошла работать в молочное хозяйство усадьбы, а сына отправила в Либаву к старшей сестре, муж которой работал слесарем и нелегально состоял в партии латышских эсеров. Семья воссоединилась, когда вдова Штубис перебралась в Либаву и на окраине города стала арендовать за 25 рублей полгектара земли под огород.

Формирование личности молодого Генриха Штубиса происходило на фоне разворачивающийся в Прибалтике Первой русской революции. В Латвии многочисленные забастовки, демонстрации и насильственные действия со стороны радикально настроенных революционных сил вынудили власти прибегнуть к особо жестким репрессиям, таким, как объявление военного положения, военно-полевые суды, использование войск для подавления мятежников. В свою очередь революционеры разных мастей с еще большим рвением и ожесточенностью стали совершать нападения на государственных чиновников и полицейских, проводить экспроприации, разрушать и сжигать замки немецких баронов (сторонников царских властей). По мере эскалации террора в Курляндии его жертвами все чаще становились невинные люди, случайные прохожие и свидетели, среди которых были женщины и дети. Ситуацию в крае как нельзя лучше отражало выдуманное анекдотическое объявление в одной из газет тех лет: «В скором времени здесь откроется выставка революционного движения в Прибалтийских губерниях. В числе экспонатов будут, между прочим, находиться настоящий живой латыш, не разрушенный немецкий замок и не подстреленный городовой»[1].

Именно в эти годы крепкое семейство Штубисов стало распадаться: старший брат Генриха устроился строительным рабочим и перебрался в другой город, замужняя сестра уехала в Сибирь к сосланному за распространение листовок мужу. В 1906 году Генриха отдали на учебу в Либавское двухклассное элементарное училище. Однако вместо четырех лет он проучился только три года — был исключен, «…так как, будучи участником одного из ученических кружков, участвовал в первомайской демонстрации»[2]. Словом, уже в возрасте четырнадцати лет наш герой приобрел «политические взгляды» и даже успел за них пострадать…

Тем временем «…в домике, который находился на арендованной матерью земле, организовалась «конспиративка» Либавской организации РСДРП(б), которая первое время служила убежищем для преследуемых товарищей в годы реакции, впоследствии стала также складом оружия Либавской организации и местом, где печатались и размножались листовки, обсуждались планы побега за границу, предстоящие эксы и т. д.»[3]. В этих условиях и Генрих приобщился к «технике» подполья: помогал печатать и распространять листовки, переносил и хранил оружие и патроны. Однако пора было подумать и о посильной помощи семье. Он поступает учеником в медно-жестяную мастерскую Ансона с жалованьем пять рублей в месяц.

Осенью 1911 года полиция совершила неожиданный налет на дом Штубисов, но так как посторонних, оружия и листовок обнаружено не было, то после двух недель ареста Генрих с младшей сестрой были отпущены. Пострадал лишь старший брат Феликс.

В 1909 году он примкнул к Либавской организации анархистов-коммунистов (имел клички Берзин и Стобрис), после ареста в 1911 году три года просидел в тюрьмах Либавы, Риги и Санкт-Петербурга. В 1914 году по приговору Санкт-Петербургской судебной палаты Феликс Штубис «за принадлежность к литовско-латышской анархической федерации и хранение ее воззваний» был приговорен к ссылке на поселение[4].

Утратив этого, пожалуй, единственного кормильца, вдова Штубис решила отослать от греха подальше младшего сына, уже имевшего опыт общения с жандармами. В ноябре 1912 года Генрих ушел из мастерской и поступил палубным юнгой и кочегаром на океанский корабль «Курск» Русско-Восточного Азиатского пароходства, совершавший рейсы Либава — Нью-Йорк. За шесть месяцев службы на «Курске» он побывал в Соединенных Штатах Америки, Канаде, Англии, Голландии, Дании — словом, «повидал мир», но, вернувшись в Либаву, опять поступил в мастерскую. Теперь как подмастерье он получал более-менее сносное жалованье. Вместе с тем Генрих продолжал связь с местными подпольщиками, для которых наступили трудные времена: часть из них разбежались, оставшиеся один за другим вылавливались жандармами. Та же судьба постигла и нашего героя: в октябре 1913 года он «…снова был арестован… с группой товарищей (Керле, Циммерман, Ванаг и др.), заключен в Либавскую тюрьму, затем переведен в Митавскую, где содержался в одиночке»[5].

На этот раз дело приняло серьезный оборот, и арестованному Генриху Штубису 4 января 1914 года было объявлено постановление о высылке в административном порядке на три года в северные уезды Олонецкой губернии.

Мурманская железная дорога еще не была построена, так что к месту высылки — деревне Ругозеро Штубис добрался с этапом лишь в мае 1914 года. Жить пришлось вкрестьянских семьях, сначала в Ругозере, а потом южнее, в Шуньге, на Онежском озере. Заработок доставался с большим трудом в хозяйстве местных крестьян, на лесных работах и на строительстве Мурманской железной дороги. Местные крестьяне относились к парню сочувственно, так как «…край в течение долгого времени наводнялся политической ссылкой, и население было основательно обработано, это положение дополняла еще и империалистическая война»[6].

Насколько сам Генрих занимался политической «обработкой» населения, остается только гадать. Во всяком случае, местным властям он доверия не внушал: «…при мобилизации ссыльных на империалистическую войну… воинский начальник мне объявил, что я не достоин служить в рядах русской армии, и меня отправили обратно в Шуньгу отбывать свой срок»[7].