Читать книгу "Семь фунтов брамсельного ветра - Владислав Крапивин"

Наш трехэтажный кирпичный дом на улице Машинистов стоит в пяти кварталах от станции «Сортировочная-2». Почему она «два» и где находится «один», для всех загадка. Впрочем, никто не ломает голову, привыкли. Станция большая и знаменитая. Особенно известной она стала после того, как на подступах к ней рванули два вагона с тротиловыми шашками для горных работ. Столкнулись со встречной цистерной и шарахнули.

Меня в ту пору еще на свете не было, а Илюхе шел четвертый год, и он, к счастью, в те дни жил на детсадовской даче. По всем зданиям в окрестных кварталах пошли тогда трещины, кое-где обвалились балконы. И лишь наша старая трехэтажка, которую строили еще в сороковых годах прошлого века пленные немцы, устояла без повреждений, только рамы со стеклами повылетали. В наше окно влетел костыль с рельсовых путей, свистнул через большую комнату и открытую в коридор дверь, воткнулся в косяк у вешалки. Так воткнулся, что папа не смог вытащить. Махнул рукой: пусть торчит на память о грозном событии. Скоро папа привык вешать на костыль шинель и фуражку.

Этот квадратный стержень с загнутым концом торчит у косяка и теперь, только никто ничего на него уже не вешает…

В дверной щели был заметен свет. Это значит, мама еще не выключила свою лампу и лучи сквозь приоткрытую дверь большой комнаты падают в коридор. Наверно, мама лежит с книгой. Но, скорее всего она не читает а думает про Илюху. Тревожится. Не про то, как он сегодня там, у друга Толика, а вообще…

2

Я тоже стала думать про брата.

Я его люблю. Иногда мы спорим и ссоримся, но чаще всего это не по правде. Илюха добрый человек, хотя порой и норовит изобразить из себя этакого взрослого наставника — снисходительного и насмешливого. В конце концов, что тут такого? Ведь он действительно старший и, к тому же, знает все на свете.

Лучше всего Илья разбирается в компьютерах (а я в этом деле «ни бум-бум»). До недавнего времени у нас дома был компьютер. Папин. Вернее, казенный. Когда папа стал работать в газете «Городские голоса», компьютер ему выдали в редакции. А когда папы не стало, редакция оставила эту «систему» Илье. Сказали: «На память об отце». На этой памяти Илья и осваивал «премудрости виртуальных миров» (это он так говорит). Но в конце концов система устарела. Тем более, что еще в редакции она была не из новых. Илья все чаще заводил разговор, что «это уже не машина, а экспонат, прошлый век». И наконец разобрал компьютер на детали. Мама ахнула: «Как ты посмел! Это же папин!» Илья сказал, что пусть лучше папин компьютер продолжает приносить пользу людям — хотя и в разобранном виде, — чем пылится в углу простой грудой железа. Детали он унес к Толику Гаевскому, где они монтировали какой-то современный «суперкомплекс».

Мама всплакнула, но больше упрекать Илью не стала. Потому что он, скорее всего, был прав. В самом деле, компьютерная наука требует постоянного технического роста.

Когда Илья кончил школу, все (и мы с мамой) были уверены, что он пойдет учиться на инженера-программиста. А он взял да и подал документы на философский факультет. Мама опять ахнула: «Ты с ума сошел? Зачем тебе это? Все говорят, что ты компьютерщик от Бога!»

Илюха объяснил, что хитрости программирования и компьютерной техники он в состоянии постигнуть сам. А философия нужна, чтобы «попытаться в максимальной степени освоить общие закономерности многослойных виртуальных пространств, которые все активнее вторгаются в мир нашего привычного трехмерного бытия и стараются подчинить его своим правилам».

— Кроме того, — добавил брат, — на философский поступить легче. Там декан — классный мужик, взяток не берет. А на остальные факультеты — без «бабок» не невпротык.

Мама поморщилась:

— Илья, ну что за лексикон! Кажется, был интеллигентным мальчиком…

— Я такой и есть. Просто я адекватно реагирую на действительность.

Мама у нас тоже очень интеллигентная. У нее высшее филологическое образование. Она работает старшим товароведом в книготорговой фирме «Алфавит». Должность эта вовсе не значит, что мама ведает куплей-продажей. Она занята «экспертной оценкой вновь поступающей литературы, в том числе иностранной». Маму на работе ценят, время от времени дают премии и делают добавки к зарплате — в связи с инфляцией. Но денег все равно не хватает, даже с папиной пенсией. Заикаться о покупке нового компьютера было бы просто глупо, Илья это понимает…

Мама грустно предрекала, что на философский факультет Илюха не поступит. «Для этого нужны повышенные гуманитарные знания». Но брат поступил шутя — будто несколько орехов щелкнул. И теперь, до начала первого семестра, «дышал воздухом свободы». То есть вместе с Толиком Гаевским и еще с двумя такими же ненормальными корпел днями и ночами над их коллективным «суперкомплексом»…

Щель в двери погасла. Светили только звезды в окне — редкие, но ясные. Шум железной дороги был таким привычным, что я его не замечала. Он казался частью тишины. А вот шебуршащий звук в этой тишине я уловила сразу. Кто-то скребся в оконное стекло. Тихонько так.

Я не испугалась. Почему-то представился глупый котенок, который удрал из дома, нагулялся и хочет вернуться, но перепутал форточки. Конечно, это фантазия, но… вдруг по правде?

Я осторожненько забралась на Илюхин стол, потом на подоконник. Форточка была открыта (на третьем этаже это не опасно). В свете звезд и проблесках прожекторов я увидела разлапистый кленовый лист. Черенком он зацепился за оконный переплет ниже форточки, шевелился в струйках воздуха и скреб острыми зубчиками о стекло. Будто настоящий котенок, который просится в дом. Я встала на цыпочки, высунула руку, дотянулась до листа. Ухватила за «хвостик». Стараясь не шуметь, слезла со стола (при этом чуть не зацепила лампу).

Лист был подсохший, напружиненный.

— Ты чего это вздумал желтеть раньше срока? Еще лето…

Он шевельнулся, будто неслышно хмыкнул. Мол, какое там лето, не обманывай себя, неделя до сентября…

— Вовсе не неделя, а девять дней…

Лист больше не спорил.

Я легла, положила лист на грудь. Вернее, посадила. Его зубчатые концы были изогнуты, он оперся на них, как на лапки. Я вспомнила, что когда-то читала стихи (не помню, чьи) про такой подсохший лист — как он под осенним ветерком спешил на своих лапках за прохожим, а потом пропал куда-то…

Я погладила упругую спинку.

— Не бойся, ты у меня не пропадешь. Переночуешь здесь, а утром найдем тебе дом…

«Где?»

— Я положу тебя в книгу Александра Степановича, в свою любимую. Потому что ты появился здесь накануне его дня рождения…

Писатель Грин и я, Евгения Мезенцева, родились в один день, двадцать третьего августа. Только Александр Степанович гораздо раньше меня, в позапрошлом веке. Ну и пусть в позапрошлом, все равно мне кажется, что есть между нами какая-то ниточка. Будто свои книги он писал специально для меня, для Женьки. «Алые паруса» я прочла еще в семь лет и просто обалдела (хотя Илюха хмыкал: «Что ты там понимаешь…»). А потом любимым рассказом стал для меня «Гнев отца». Про то, как мальчишка Том ждет из плавания отца-капитана, тоскует по нему… Этот рассказ мне попался в книге, когда папы уже не было, и я… ну да, хорошо, что дома никого не оказалось. А то сразу бы: «Что с тобой, почему лицо зареванное?» В рассказе хороший конец, и я не завидовала Тому, я была рада, что его отец вернулся, а слезы… как тут объяснишь?