Читать книгу "Ловушка для Слепого - Андрей Воронин"

– А мне без разницы, – проскакивая перекресток на желтый свет, сказал Тыква. – Я и на «запоре» могу, и на инвалидной коляске. Я этих уродов пешком могу обогнать.

– Верю, верю, – поспешно сказал очкарик, заметив, что скорость «шевроле» опять увеличивается. – Верю на слово, не надо доказывать.

– А я ничего не доказываю, – небрежно ответил Тыква. – Я еду. Хочу попасть под «зеленую волну».

«Шевроле» пулей пронесся по Новому Арбату, все время держась в крайнем левом ряду, и вылетел на Кутузовский.

Здесь Дынников сбросил скорость почти до разрешенной и перестроился в правый ряд, действуя с четкостью тщательно отлаженного и запрограммированного механизма.

Очкарик вздохнул с облегчением человека, чудом уцелевшего там, где уцелеть было практически невозможно. Поездка по городу в автомобиле, за рулем которого сидел Тыква, по остроте ощущений была сравнима с «тарзанкой» – к этому можно притерпеться, но не привыкнуть.

Скорость продолжала падать. Очкарик первым разглядел шагнувшего к обочине человека в черной матерчатой куртке и указал на него. Тыква остановил машину вплотную к бордюру, очкарик вышел под дождь и откинул спинку кресла, освобождая доступ к заднему сиденью. Человек в куртке сделал неопределенное движение бровями, и очкарик, словно спохватившись, поспешно юркнул назад. Тыква снова едва заметно улыбнулся: очкарика он не жаловал и никогда не давал себе труда скрывать это обстоятельство.

Человек в черной куртке сел на переднее сиденье и кивнул Дынникову: трогай. Спортивный «шевроле» оторвался от бровки тротуара и влился в транспортный поток на Кутузовском, почти сразу перестроившись в крайний левый ряд и набрав прежнюю самоубийственную скорость.

Вновь прибывший вынул из кармана пачку сигарет, откинул крышечку и закурил, не снимая тонких кожаных перчаток и не предлагая своим попутчикам угоститься.

У него было тонкое нервное лицо с гладко выбритыми щеками и немного застенчивой улыбкой, которая открывала неровные передние зубы. Из-под куртки, плечи которой намокли от дождя, кокетливо и вместе с тем солидно выглядывал белоснежный воротник крахмальной сорочки, туго стянутый узлом строгого черного галстука.

Прическа у него была аккуратная, не имевшая ничего общего ни с бандитским «ежиком», ни с неформальными патлами – ни дать ни взять банковский служащий средней руки, дорожащий своей работой и активно делающий карьеру. Курил он неторопливыми глубокими затяжками – так, словно год в глаза не видел сигарет и теперь смаковал каждый кубический миллиметр дыма.

Он всегда курил именно так, и, глядя на него, все присутствующие неизменно начинали испытывать острое желание составить ему компанию. Это относилось не только к курению: он был прирожденным лидером и делал со вкусом буквально все – от употребления кофе до взлома замков.

Очкарик некоторое время боролся с искушением, но в конце концов сдался и тоже закурил. Он полагал себя человеком тонкой душевной организации, во многом превосходящим тот сброд, с которым ему приходилось общаться, и потому всякий раз искренне огорчался, поддавшись обаянию человека с переднего сиденья. Чтобы как-то компенсировать моральный ущерб, он перебросил сигарету в угол рта и насмешливо спросил, щурясь от попадавшего в глаз дыма:

– Слышь, Активист, а ты что же, перчатки и перед сном не снимаешь?

Тот, кого он назвал Активистом, покосился на него через плечо. В этом взгляде не было ничего, кроме пытливого интереса.

– Снимаю, – спокойно ответил он. – Дома я хожу без перчаток, если это тебя интересует. А что, тебя это волнует?

– Да все нормально, – немного сник очкарик. – Просто не пойму, зачем они тебе. Ходишь, как трахнутый злодей из кино…

– Мне не нравится слово «трахнутый», – заметил Активист.

– Извини, – еще больше стушевался зарвавшийся очкарик.

– А перчатки я ношу потому, что мне это нравится, – продолжал Активист так, словно его не перебивали, – и еще потому, что не имею дурной привычки оставлять свои пальчики где попало. Представь себе, что через час твое тело найдут в этой самой машине. Здесь нет ничего, что указывало бы на меня, а Миша никому не скажет. Правда, Мишук?

Тыква совершенно серьезно кивнул. С чувством юмора у него было туговато, зато он умел молчать и готов был пойти за Активистом в огонь. Очкарику это было отлично известно, и он испуганно поджался на заднем сиденье: Дынников шутить просто не умел, а с Активистом вечно невозможно было понять, шутит он или говорит всерьез.

– Расслабься, Телескоп, – сказал Активист, заметив, как вытянулось и побледнело синеватое от проступавшей сквозь кожу щетины лицо очкарика. – Это был просто пример. Помнишь, как в школьных учебниках по русскому языку писали: «Например: зима – зимний, мокруха – мокрый…».

– Тьфу, – сказал Телескоп и раздраженно раздавил сигарету в пепельнице. Курить ему расхотелось напрочь.

Тыква снова перестроился и свернул на 1812 года улицу, направляясь к Филям. Активист докурил сигарету и потушил окурок в стальной карманной пепельнице. Защелкнув круглую крышечку, он убрал пепельницу в карман и, поймав в зеркале заднего вида взгляд Телескопа, подмигнул ему.

– Не оставляй следов, – назидательно повторил он.

Вскоре Тыква остановил машину напротив голого сквера с мокро поблескивающими под дождем зябкими липами и лоснящейся от влаги чугунной витой оградкой. Подняв воротники, все трое выбрались под дождь и, перепрыгивая лужи, двинулись по тротуару. Активист широко и целеустремленно шагал впереди, глубоко засунув руки в карманы. Было самое начало четвертого, но из-за низких туч казалось, что уже наступил вечер. В густых темных волосах Активиста поблескивали дождевые капли, Телескоп ежился и вертел шеей, когда дождинки падали за воротник его турецкой кожанки, то и дело принимаясь протирать стекла очков, а Тыква сердито тряс головой и время от времени проводил короткопалой ладонью по коротко остриженным волосам. На плече у него висела серая спортивная сумка, и из всех троих именно он походил на бандита.

На углу возле гастронома их поджидал какой-то скукоженный субъект под сломанным коричневым зонтом, один край которого бессильно обвис книзу, как перебитое крыло летучей мыши. Субъект зябко переступал ногами в огромных, лопнувших по швам и совершенно раскисших от воды грязно-белых кроссовках и дымил сигаретой без фильтра, распространявшей тяжелый, удушливый смрад.

Увидев Активиста, он бросил бычок в лужу и подался вперед, но Активист прошел мимо него, как мимо пустого места, и обронил, не разжимая губ:

– Во двор.

Двор был старый, густо заросший корявой сиренью и старыми вполобхвата кленами. По случаю нелетной погоды скамейки перед подъездами пустовали, как и почерневшая от времени и непогоды беседка в глубине двора.

– Он дома? – спросил Активист у скукоженного субъекта.

– Дома, дома, – лязгая зубами не то от холода, не то от волнения, подтвердил тот.