Читать книгу "Я Кирпич - О'Санчес"

Однажды утром просыпаюсь – оказывается, я уже все продал по доверенности, а деньги куда-то девал… Я в слезы… потом в драку, соответственно, свои каракули под бумагами не признаю… Они все вопят, возмущенные моей неблагодарностью… Сначала осторожничали, просто отмахивались от моих слабосильных наскоков, а потом бить стали, понятное дело, очень уж осерчали на мою забывчивость и непоследовательность. Но в тот миг судьба надо мною сжалилась, видимо, не понимая, что нет ни малейшего толку в эпизодически проявленном милосердии по отношению к отдельно взятому болвану: дознатчики – не столько из-за меня, сколько по совокупности косяков и проделок – сцапали всех участников нашей риэлтерской сделки, а также некоторых застольных сочувствующих. Витька-мент был прямо на рынке прихвачен, на своем рабочем месте, при исполнении, в милицейской форме, с крадеными китайскими товарами-вещдоками, а он уже, ни секунды лишней не рассусоливая насчет относительности зла и добра, или, там, по поводу всяких прочих нравственных абстракций, немедленно и чистосердечно привел оперов на хату к Людке, и у нее в комнате, плюс в общем коридоре на антресолях, нашли остальное. Людку поместили в камеру предварительного заключения, Витьку-мента коллеги больно побили за крысятничество, но, наложив нешуточный штраф, оставили на воле, хлопотать, восстанавливать честь мундира и собирать оставшуюся сумму контрибуции в пользу обделенных соратников, меня дернули свидетелем пару раз по поводу краденого, да только следователь очень уж раздражался нашими с ним разговорами, раз десять вслух мечтал выбить мозги из моей тупой головы… Однако, ни разу не побил, а звали его Сергей Васильевич Цацарев, почти тезки. Тем временем, Витька-мент, в задушевном разговоре за бутылкой у меня в комнате, признал свою вину за то, что он, Людка, они все – не уберегли мои деньги, вырученные за продажу комнаты! Козе понятно, что бабки либо украдены, либо потеряны, но, вот, по чьей вине, или, там, по умыслу – нет абсолютной никакой возможности дознаться! И если Сава Кирпич – я, то есть, – готов просто дать честное мужское слово в своей невиновности…

Я, естественно, такое слово дал, а Витька-мент безоговорочно в него поверил. И вообще мне было совестно перед Витькой, но не за деньги и подписи, а за некоторые другие щекотливые моменты личной жизни… После этого мы стоя выпили, и Витька поклялся, что еще раз они провернут всю сделку, то есть, заново, и еще раз заплатят мне сполна, только теперь уже – чтобы эти падлы не придирались, сделка и выплата будут оформлены в нотариате непосредственно, а не по доверенности. То будет не совсем новая сделка, но как бы в подтверждение той, первой бумаге, типа задним числом… Чтобы все чин-чинарем, вот денежки, вот подписи… И Людку выпустят, признав ее непричастность, но это уже другая тема, параллельная… Там, видишь ли, китаезы просто забыли, что сами попросили меня товары у Людки подержать, но теперь всё очень быстро вспоминают, суки недобитые, х-хунвэйбины!.. И Серега, который Васильевич, уже дал согласие подмандить бумаги-показания как надобно, там все на мази, ты только его слушайся, что он тебе скажет, ты у нас почти что главный свидетель… Серега реальный пацан, не жлобяра. Не забудь его потом поблагодарить, что тебя не тронул и даже помог от следствия отмазать… Мы ему бакшиш заслали, но и ты тоже, как денюжки выкрутишь, на коньяк ему распечатайся, проставь. А лучше виски. Две тонны баксов за такую комнатенку – бабки нешуточные! За них черта можно купить! А… вдобавок… если их еще выгодно вложить… то на маржу можно будет дворец отстроить и дачу…

Долго мы с Витькой и еще с каким-то юристом-полуадвокатом, обеспечившим законность продажи моей комнаты, стояли во всевозможных очередях, расписывались, подписывались… В итоге сделка завершилась, Людку тоже выпустили, Витька вернулся на свой родной Сенной рынок, бомжей и старушек-фрилансеров гонять, а я получил кровные две тысячи долларов на руки, но тут же их вложил в одно очень выгодное дельце, подсказанное Витькой и Людкой по конкретной наводке юриста Рудика: инвестировал в ценные бумаги, в акции очень крупного банка, две тысячи акций получилось.

– Кирпичонок, ёкарный бабай! Ты, мля, точняк в рубашке родился, акции-то не простые, а валютные! Скажи, Рудольф, првльно я гврю?.. Икота, икота, перейди на Федота… И водяные знаки, само собой, вон они… О, так ведь о том и речь! Сам бы купил, да бабла свободного нет. Засекай, ты же грамотный?.. Вот, своими глазами читай: «номинал пять долларов США»! «Номинал»! Это, тебе, блин, не кошкой в тапок срать! А ну-ка, умножь две тысячи на пять!?.. Это знаешь, сколько будет!? Людка, где твой калькулятор?.. Как всегда, когда надо, фига чего найдешь… Короче, Кирпичонок, это будет до хрена и еще больше! Перетопчешься пару месяцев в общаге, а там – продашь акции… и уже навсегда нас забудешь!.. Почему, почему… Да потому, типа, что новым русским станешь, а мы тут, с Людкой и Рудиком, люди простые…

Однажды я не поленился и залез в фондовые котировки того далекого послекризисного года (имеется в виду «дефолтный» кризис 1998 года – в отличие от «мягкого», грянувшего через десятилетие, в 2008 году прим. авт.): номинал купленных банковских акций действительно был пять долларов, но в свободной продаже стоили они в те дни, на исходе второго тысячелетия, чуть меньше трех рублей за акцию, а скупали их еще дешевле, где-то за два целковых с копейками… Продать их в ту пору было непросто, а купить – бери не хочу, сколько угодно, еще принесем! И меня, дурачка несчастного, «приняли» по одному доллару за каждую акцию… Итого: взамен пятнадцатиметровой комнаты в историческом центре Питера я получил две тонны баксов, на которые купил две тысячи двухрублевых бумаг.

Думать я не умел, хотя и неоднократно пытался это делать, однако врожденная глупость почти не спасала меня от душевной боли и разных дополнительных бытовых огорчений: жить-то дальше надо, а жизнь вдруг стала так трудна! Из комнаты, которая была моей, а стала чужой, новые хозяева меня выпнули через две недели, и это было непередаваемо горько, ведь я уже успел привыкнуть и к железной койке со старым уссатым полосатым матрасом (которая досталась мне вместе с комнатой и была единственным предметом домашней мебели в ней), и к мутно-волнистому пейзажу за кривыми стеклами окна, и к клопам, и к соседям, которые хоть и неоднократно метелили меня по пьяному делу, но – все же таки заботились обо мне, помогали советом, и словом, и вообще…

Где жить, как жить? И на какие шиши? В бомжи я не хотел, боялся этой участи как не знаю чего – этот страх у нас у всех еще с интерната в кровь и плоть вошел… Специальность у меня была, был и диплом, к ним бы еще работу постоянную… Увы. В общаге, куда меня заселили «по обмену», я познакомился с соседями по одиннадцатиметровой комнате, все как один – узбеки: Тахир, Пулат, Рустам и Анвар, так вот, они по-человечески со мною: сначала накормили, когда поняли, что я давно не жрал, а денег у меня нет, а потом взяли к себе в строительную бригаду, организовали койко-место. Ребята хорошие, непьющие, гораздо менее злые, чем, например, Витька-мент и Людка Кролик, или, там, завхоз нашего интерната Анатолий Иванович Месяц… Врать не стану: и с узбекскими «чурками» бывали у меня конфликты, вплоть до драк, но все же, все же, все же… Получал я меньше, чем узбеки (и это было справедливо, потому что спервоначалу я не умел толком ни красить, ни обои клеить, ни мастерком махать, ни подсчитывать в столбик), но на пропитание и одежду хватало, хотя, конечно же, с мечтами о кожаной куртке и мобильном телефоне пришлось расстаться. Вдобавок, в начале зимы девяносто девятого года, в декабре, у меня украли, просто вытащили из сумки под кроватью, что в общажной комнате, единственное мое сокровище: сертификат на владение двумя тысячами валютных пятидолларовых акций… Помню, я очень долго плакал по ночам и все тишком надеялся, что сейчас подойдут и вернут мне мою бумагу и скажут: «испугался, Кирпич, да? Не бойся, да, мы просто подшутили над тобою, вот твои акции!» Нет, никто не пришел и не вернул.