Читать книгу "Гончие псы - Йорн Лиер Хорст"

Она услышала, как отец сглотнул, и стук поставленной на стол чашки.

– И что же? – только и сказал он.

Лине подняла взгляд от монитора. Шеф-редактор вышел из новостной редакции и направился к лестнице наверх. Было время вечерней летучки, на которой собирались последние крупицы завтрашней газеты и окончательно решалось о том, какие материалы пойдут на первую полосу. Статья, которую подготовили о ее отце, занимала две страницы и, очевидно, как раз для первой полосы и предназначалась. Убийство Сесилии Линде читатели хорошо помнили, и даже сейчас, семнадцать лет спустя, оно пойдет хорошо.

– Адвокат Хаглунна направил ходатайство в комиссию по пересмотру дела, – продолжила девушка, когда шеф-редактор прошел мимо.

Отец хранил молчание. Новостной шеф-редактор сложил стопку бумаг и последовал за шеф-редактором наверх. Лине просмотрела статью еще раз. Вообще-то вопросов там было больше, чем ответов, и она понимала, что этот материал, скорее всего, окажется одной из целой череды статей, и не только в ее газете.

– Над делом работал частный детектив, – продолжила она.

– А при чем тут, собственно, я? – спросил отец, однако по его голосу она поняла, что он знает, что будет дальше.

Именно отец возглавлял расследование тогда, семнадцать лет назад. Со временем он стал выдающимся полицейским. Известным человеком, на которого можно возложить ответственность и которого можно использовать для того, чтобы привлечь к этой истории внимание.

– Они считают, что улики были сфабрикованы, – объяснила Лине.

– Какого рода улики?

– ДНК. Они считают, что полиция подбросила образцы ДНК.

Она будто видела, как пальцы отца сжимают стоящую перед ним на столе кофейную чашку.

– На чем это основывается? – поинтересовался он.

– Адвокат получил новые результаты анализов и считает, что окурок, на котором были обнаружены следы ДНК, был подброшен.

– Тогда они тоже это утверждали.

– Адвокат считает, что они могут это доказать, и говорит, что документы были направлены в комиссию по пересмотру дела.

– Не понимаю, как он может хоть что-то доказать, – пробормотал отец.

– У них вдобавок новый свидетель, – продолжила Лине. – Этот человек может обеспечить Хаглунну алиби.

– Почему свидетель не объявился в тот раз?

– Он объявился, – произнесла Лине и сглотнула слюну. – Он звонил и вроде бы говорил с тобой, но это ни к чему не привело. – В трубке повисло молчание. – Сейчас у нас вечерняя летучка, – продолжила девушка. – Тебе позвонят и попросят прокомментировать. Ты должен придумать, что скажешь.

Отец молчал. Лине остановила взгляд на экране. Фотография отца занимала бо́льшую часть статьи. Они использовали пресс-фотографию с ток-шоу, гостем которого он был почти год назад. Легко узнаваемые декорации студии тонко подчеркивали то обстоятельство, что в нарушении закона обвинялся известный следователь.

На фотографии темные густые волосы Вистинга были слегка взъерошены. На лице была застывшая улыбка, морщины на лице говорили о том, что он многое повидал. Он смотрел в камеру спокойным взглядом темных глаз. В телепередаче Вистинг предстал добропорядочным и опытным полицейским, каковым он и являлся, а еще внимательным и заботливым следователем с развитым чувством справедливости. Завтра текст под фотографией заставит людей взглянуть на него иначе. Его глаза покажутся им холодными, а неподвижная улыбка – фальшивой. В силах прессы и низвергнуть, и возвысить.

– Лине?

Она поправила трубку возле уха.

– Да?

– Это неправда. Все, что они говорят, – неправда.

– Я знаю, папа. Мне ты этого можешь не говорить, но завтра статья все равно будет напечатана.

3

Вечерняя тишина окутала помещения редакции. Кадры иностранных новостных каналов мелькали на безмолвных мониторах под аккомпанемент стука натренированных пальцев, бегающих по клавиатуре, и приглушенных разговоров по телефону.

Лине как раз собиралась выйти из своей учетной записи, когда шеф-редактор широкими шагами спустился с вечернего собрания. Его звали Йоаким Фрост, но все называли его Фростен[2].

Он осмотрел комнату, прежде чем направиться к ней. Взгляд его был холодным, Фростен словно смотрел сквозь нее. Судачили, что он получил должность шеф-редактора как раз потому, что был не в состоянии разглядеть за заголовками человеческие трагедии. Иными словами, неспособность к состраданию и сделала его пригодным для этой работы.

– Извини, – сказал он, предполагая, что она уже видела статью, которую подготовили о ее отце. – Мне нужно было позвонить тебе и сообщить, но вот ты здесь.

Лине кивнула. Она понимала, что именно он придумал этот заголовок, и слишком хорошо его знала, чтобы начинать дискуссию. Фростен был стойким стражем коммерческих интересов газеты. Для него важнее всего было выбрать материалы для первой полосы, и она не желала слушать речи о независимой и свободной прессе. Да и ему едва ли были интересны ее контраргументы. Фростен работал в газете уже почти сорок лет. В его глазах она по-прежнему была никчемным новичком.

– Это дело мы остановить не сможем, – произнес он.

Она снова кивнула.

– Ты говорила со своим отцом?

– Да.

– Что он сказал?

– Он сам даст комментарий.

Фростен кивнул.

– У него, конечно, есть право высказаться.

Лине криво улыбнулась. Грош цена опровержению обвинения, размещенного на первой полосе. К тому же спорить со статьей, над которой работала вся редакция, по телефону, прямо перед отправлением тиража в печать, – безнадежная задача.

– Послушай, Лине, – продолжал Фростен. – Я понимаю, это трудно. Для меня это тоже непросто, но это дело важнее наших переживаний. Необходимо, чтобы пресса была критически настроенным наблюдателем. Это дело всеобщего, национального значения.

Лине встала. Его аргументы лицемерно прикрывали то, что его действительно волновало: тиражи. Независимость газеты вполне можно было сохранить, не раздувая сенсацию с ее отцом в главной роли. Это дело совсем необязательно было персонифицировать. Критика с тем же успехом могла быть направлена против полиции как системы, как и государственного органа. Вот только тираж продовался бы хуже.

– Если тебе нужно передохнуть, возьми несколько дней отпуска, – предложил шеф-редактор. – Вернешься, когда все закончится.

– Нет, спасибо.

– Я думаю, это дело может принять по-настоящему дурной оборот, если им займется кто-то другой, а не мы.