Читать книгу "Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

Эта двадцатилетняя переписка рассказывает об удивительном союзе, трогательном своей интимностью и впечатляющем своим государственным значением. С их историей не могут сравниться истории ни Антония и Клеопатры, ни Людовика XVI и Марии Антуанетты, ни Наполеона и Жозефины: сила человеческого чувства в их отношениях была так же сильна, как и политические последствия.

Его союз с Екатериной окутан тайнами. Были ли они тайно обвенчаны? Был ли у них ребенок? Верно ли, что они остались близки, позволяя друг другу иметь любовников и любовниц? Часто ли Потемкин сам подбирал Екатерине фаворитов, а она помогала ему соблазнять его племянниц, превращая императорский дворец в его домашний гарем?

Чем более усиливалась его болезнь, тем заботливее становились письма Екатерины. Она присылала ему халаты, шубы, ласково отчитывала за невнимание к собственному здоровью, за небрежение диетой и лекарствами, умоляла его не переутомляться. Читая ее письма, он плакал.

Императорские курьеры неслись по России, меняя взмыленных лошадей. Они приносили князю последние новости из Петербурга, а государыне письма из Молдавии. Так было всегда, когда он уезжал на юг. Письма доставлялись обычно за десять дней, иногда за неделю. ; >

«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович, — писала она 3 октября. — Письмы твои от 25 и 27 я сегодня [...] получила [...] И доктора твои уверяют, что тебе полутче. Бога молю, да возвратит тебе скорее здоровье».[4]

За десять дней до этого письма Потемкину, казалось, стало лучше — и тон императрицы был спокоен. Но еще 30 сентября она была вне себя от тревоги. «Всекрайне меня безпокоит твоя болезнь, — писала она ему в Яссы. — Христа ради, ежели нужно, прийми, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может [...] Бога прошу, да возвратит тебе скорее силу и здравье. Прощай, мой друг [...] посылаю шубенку».[5]

Их разделяли почти две тысячи верст.

«Матушка Всемилостивейшая Государыня, — продиктовал он своему секретарю 4 октября. — Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший подданный» — подписи он не поставил, только приписал внизу дрожащей рукой: «Одно спасение уехать».[6]

Последние письма Екатерины привез ему накануне самый скорый его курьер — бригадир Бауер, преданный адъютант, которого он посылал в Париж за шелковыми чулками, в Астрахань за стерлядью, в Петербург за устрицами, в Москву за танцовщицей или шахматистом, в Милан за нотами, скрипачом-виртуозом или духами (Бауер сочинил себе шуточную эпитафию: «Здесь Бауер лежит, свои скончавший дни. Гони, ямщик, гони!»).[7]

Собравшись вокруг умирающего князя, его приближенные не могли не думать о том, как отзовется его смерть в Европе, как пойдет дальше война с турками. Русские армии под верховным командованием Потемкина покорили огромные территории в Причерноморье и в Бессарабии, и Турция теперь надеялась только на мирные переговоры. Европейские политики — от первого лорда казначейства Уильяма Питта в Лондоне, который не смог предотвратить войну, до старого ипохондрика — канцлера князя Венцля фон Кауница в Вене — внимательно следили за течением болезни князя.

Его деятельность могла перекроить карту Европы. Потемкин жонглировал коронами, как цирковой артист. Собирается ли этот переменчивый мистик сделаться королем? Или, оставаясь верноподданным русской императрицы, он сохранит больше власти? Если он будет коронован — то королем Дакии или Польши, где он уже владеет огромными землями? Спасет ли он Польшу или снова разделит ее?

Ответы на эти вопросы зависели от того, чем закончится путь Потемкина из Ясс, пораженных эпидемией малярии, в Николаев — город, недавно основанный Потемкиным, его последнее детище — военно-морскую базу на реке Буг.

Кортеж выехал накануне, остановился на ночь в небольшой деревеньке и снова отправился в путь в 8 часов утра. Через пять верст Потемкину стало так плохо, что его перенесли в спальную карету, но он все еще мог сидеть. Еще через пять верст он приказал остановиться.

Графиня положила его голову себе на колени. По крайней мере она была с ним... Лучшими друзьями всей его жизни были женщины.

— Я горю! — жаловался он. — Я как в огне.

Графиня Браницкая — Сашенька, как ее называли Екатерина II Потемкин, — успокаивала его.

Он отвечал, что у него темно в глазах и он различает только голоса. Слепота — симптом предсмертного падения давления. Малярийная лихорадка, возможно, в сочетании с воспалением легких и с болезнью печени, наконец переломила организм. Князь спросил у докторов: «Чем вы можете вылечить меня теперь?» Доктор Сановский ответил, что «осталось надеяться только на Бога». Он протянул Потемкину дорожную икону. Потемкин поцеловал икону и выпустил ее из рук.

Стоявший рядом казак сказал, что светлейший отходит.

«Прости меня, милостивая матушка-государыня.» — С этими словами он умер.[8]

Ему было пятьдесят два года.

Стоявшие вокруг замерли в молчании — они стали свидетелями смерти великого человека. Браницкая положила его голову на подушку, потом закрыла лицо руками и упала на траву в обмороке.

Некоторые громко плакали; другие вставали на колени и молились. Один из казаков успокаивал взыгравшую лошадь.

Так умер один из самых знаменитых государственных мужей Европы.

Современники, удивляясь его причудам, понимали масштаб его личности. Все путешественники, приезжавшие в Россию, стремились встретиться с ним; в любом собрании он оказывался центром внимания: «Когда его не было поблизости, говорили только о нем, в его присутствии все смотрели только на него». Иеремия Бентам, английский философ, гостивший в его имениях, назвал его «князем князей».[9]

Замечательно сказал о нем принц де Линь, знавший всех титанов своего времени, от Фридриха Великого до Наполеона: «Это самый удивительный человек, которого мне доводилось встретить [...] скучающий среди удовольствий; несчастный от собственной удачливости; неумеренный во всем, легко разочаровывающийся, часто мрачный, непостоянный, глубокий философ, способный министр, искусный политик — и вдруг десятилетний ребенок [...] В чем заключался секрет его волшебства? Гений, гений и еще раз гений; природная одаренность, отличная память, возвышенный строй души; насмешливость без стремления оскорбить, артистичность без наигранности [...] способность завоевывать в лучшие моменты любое сердце, бездна щедрости [...] тонкий вкус — и глубочайшее знание человеческой души».[10]