Читать книгу "Она доведена до отчаяния - Уолли Лэмб"

Еще в декрете Джудит пригласила меня на встречу в манхэттенском ресторане в Верхнем Уэст-Сайде. Помню, был знойный августовский день. Абсолютный новичок в Нью-Йорке, я даже не умел остановить такси и шел пешком кварталов сорок от Центрального вокзала. Добрался весь на нервах и мокрый от пота, как свинья. Джудит протянула мне руку, я подал свою – и чуть не умер от унижения: утром я порезал палец и заклеил рану единственным пластырем, который нашелся в доме – детским, моего сына, с черепашками-ниндзя. Но редактор простила мне все оплошности – мы сразу подружились и до сих пор остаемся добрыми приятелями.

Незадолго до выхода «Доведенной до отчаянья» я дал своим родителям гранки посмотреть. Мама открывала почти исключительно «Макколс»[1] и «Дамский домашний журнал», а папа часто хвастался, что после школы книг в руки не брал и даже программные не дочитывал. Три недели спустя он позвонил и сказал, что прочитал историю Долорес от корки до корки, и ему понравилось. «Только я удивился, что в конце ты ее не убил», – добавил он. «Это еще зачем?» – удивился я. «А вдруг она до сих пор где-нибудь тут болтается?»

Мама Джудит Реган, Рита, тоже решила, что Долорес живой человек, а не строчка на бумаге. «Она хочет познакомиться с Долорес», – сообщила мне Джудит. Я ответил, что с удовольствием познакомлюсь с миссис Реган. «Нет-нет, – возразила Джудит. – Вас мама видеть не хочет, только Долорес».

«Доведенная до отчаянья» увидела свет в июле 1992 года, и меня отправили в книжное турне по шести городам. Есть от чего закружиться голове школьного учителя, пусть даже аудитория, собиравшаяся в книжных магазинах, состояла порой из четырех-пяти работников, твердо решивших спасти ситуацию. Всякий раз я слышал одни и те же слова и вопросы от прочитавших историю Долорес: «Я все время переворачивала книгу и глядела на заднюю обложку – проверяла, точно ли автор мужчина… Как вам удавалось так верно писать от лица женщины?»

Сказать правду, повествовать от имени противоположного пола не показалось мне чем-то архисложным: я вырос в районе, где тон задавали мои старшие сестры и кузины, и с детства не видел в женщинах ничего таинственного. Плюс я девять лет получал отзывы от своих коллег с литературного, и наши дамы всегда без обиняков говорили, где я взял неверную ноту, что у меня случалось довольно часто. Но я многократно перечитывал и безжалостно правил рукопись. Хоть и писал от лица Долорес, ощущения у меня всегда были родительские. Часто, взяв ручку «Бик» и пригласив свою героиню поведать мне еще что-нибудь о жизни, я переживал за ее слова и поступки, совсем как отец не вполне контролируемой дочери. И тем не менее от постоянно повторявшихся вопросов и замечаний мне стало неуютно, будто я нарушил некое основное правило, о котором знали все, кроме меня. Поэтому, возвращаясь в гостиницу после каждой встречи в читателями, я снимал штаны и проверял, на месте ли мое мужское снаряжение. Снаряжение было на месте, и я с облегчением сверялся с маршрутом, соображая, куда поедем дальше, забирался под одеяло и засыпал.

Когда очередным пунктом турне оказалась Калифорния, помощница Линды Честер Лори Фокс повела меня на бранч в прекрасное уличное кафе.

– Что это? – спросил я, когда она достала из сумки кипу листов формата А4. Лори ответила, что это контракт на книгу: издательство хочет, чтобы я написал новый роман, и готово заплатить аванс. «Как-то через задницу, – смутился я, – брать деньги за несделанную работу». Лори заметила, что у меня очень нестандартный взгляд на вещи, и заказала мне еще «Шабли». К концу бранча я расписался на пунктирной линии, а к концу лета взял в школе академический отпуск и засел за второй роман, который через шесть лет превратился в «Я знаю, что это правда» – историю об идентичных близнецах, один из которых был шизофреником.

Едва Долорес и К° убрались с моего письменного стола и из моей жизни, начали приходить письма читателей – и телефонные звонки. Когда позвонила Опра Уинфри сказать, что прочла и полюбила «Доведенную до отчаянья» и я теперь должен ей две ночи сна, я тыкал пальцем в телефон и одними губами говорил жене: «Опра! Это Опра!» У Крис масса талантов, но по губам она читает плохо. «Копра? – допытывалась она. – Швабра? Папа римский, что ли?» Этот памятный звонок случился за пять лет до того, как Опра открыла свой феноменально популярный книжный телеклуб; тогда она снова позвонила сказать, что «Доведенная до отчаянья» у нее третья в списке книг, рекомендованных для чтения миллионам телезрителей. Но первый звонок не имел отношения к шоу: Опра хотела сообщить как читатель писателю, что история Долорес тронула ее до глубины души и она рада, что я написал эту книгу. Ее слова до сих пор остаются для меня вишенкой на рожке мороженого, которое началось позже.

Спустя двадцать лет у меня набралось несколько пластмассовых ведер с письмами читателей, в основном о «Доведенной до отчаянья». Я тогда уже сменил двух литературных агентов и написал четыре романа. Я бережно храню все письма, но особенно дорожу поступившим вскоре после выхода романа посланием от молодого душевнобольного – «резчика», который неоднократно пытался заглушить душевную боль, нанося себе порезы. Ниже привожу отрывок из его письма:

«Я пишу не душу изливать, мистер Лэмб. За два с половиной года лечения в Институте Жизни я много читал и размышлял, и мне пришла в голову нелепая мысль/фантазия – кого из литературных персонажей я бы пригласил на званый ужин. Прискорбно инфантильный в свои двадцать семь лет, я позвал бы Холдена Коулфилда (Сэлинджера), Джейка Барнса (Хемингуэя), Эдну Понтелье (Кейт Чопен) и Кролика Ангстрома (молодого) (Джона Апдайка). Так вот, хочу вам сообщить, что мое приглашение распространяется и на Долорес Прайс. Ребенком я не был таким толстым, как Долорес, но когда я попал в Институт Жизни, мне кололи торазин и много еще чего, и я живо набрал пятьдесят килограммов. И хотя топиться, как Долорес, я не пробовал – я же мужчина, сцена с дохлым китом меня потрясла: мне казалось, Долорес борется за меня. А когда на поверхность пенным кругом поднялись пузырьки воздуха (перед тем, как киту всплыть на поверхность), я искренне за нее обрадовался. Спасибо, что написали эту книгу. Передавайте Долорес горячий привет.

Шалом,

Дэвид Ф.

P. S. Вас не бесит, что люди покупают книжки собачонки Милли или Раша Лимбо, когда могли бы обрести друга на всю жизнь, познакомившись с Долорес Прайс? Не понимаю таких олухов. Ну и черт с ними. Уверен, ваш роман станет бестселлером».

Письмо Дэвида Ф. вызвало у меня смех и слезы, совсем как сама Долорес, пока я рассказывал ее историю. Я тогда решился на небольшое детективное расследование (дело было до принятия закона об унификации и учете в области медицинского страхования) и, против ожиданий, выяснил его фамилию и телефон. Я позвонил поблагодарить за смелое и удивительное письмо и сказать Дэвиду Ф., что ему нужно пробовать себя в литературе. Шокированный моим звонком, он общался с болезненной застенчивостью, а когда я сказал, что надеюсь когда-нибудь с ним встретиться, Дэвид извиняющимся тоном ответил, что он бы с удовольствием, но личную встречу ему не осилить. После этого у нас завязалась дружба по переписке, которая длится по сей день.