Читать книгу "Таежное золото - Евгений Сухов"

Профессор сделал паузу, звякнул графинчиком. По аудитории прошелестел завистливый гул. Максим украдкой повертел головой. Достало всех – по тысячному разу. Бергман с Худасевичем играли на галерке – то ли в карты, то ли в мини-монополию (без кубика и простыни). Ничем орлят не испугать. Задумчивая Алла Микош – пережившая развод и целый месяц украдкой наблюдавшая за Максимом – прекратила зевать, подперла подбородок кулачком и думала, чем бы еще заняться. Шептались Генка с Чесноковой: первый предпочел бы, чтобы его мозги утекли за границу, а не в канализацию, а Чеснокова высказывала мнение, что в жару быстрее худеешь. Остроумный Генка тут же предлагал подруге рецепт похудения: понедельник – яблочко, вторник – репа, среда – простокваша, четверг – полбананчика, пятница – разгрузочный день, суббота – кремация.

– Не могу избавиться от ощущения, что меня не слушают, – задумчиво изрек профессор.

– А вы пулемет на стол поставьте, – встрепенулся троечник Бергман.

Аудитория вяло похихикала. Профессор тоже улыбнулся.

– Я подумаю, Бергман. Итак, северные леса. Жители применяют подсечно-огневой метод, давно забытый на юге и западе… Госпожа Микош, отложите, пожалуйста, зеркальце и напомните нам, что такое подсечно-огневой метод.

Алла Микош, нашедшая себе занятие, уронила «рыльный» аксессуар (как остроумно окрестил его Генка), изобразила страдание – дескать, будьте снисходительны, профессор, не все же такие умные, как вы.

– Понятно, – ухмыльнулся лектор, – городские дети. Овощи произрастают на прилавках, за рекой мычат бифштексы по-английски. Послушаем, что скажет Бергман – соседу он уже проиграл, заняться нечем…

Здоровяк Бергман обиженно пророкотал:

– Помилуйте, профессор, это вовсе не карты… – ухватил подсказку и забормотал: – Ну, это устаревший экстенсивный метод, профессор… Задолго до посева деревья на участке подсекают. Весной, когда сухо, жгут, потом обрабатывают и засевают… Как-то так.

– Ну, примерно, – допустил профессор. – У вашего батюшки плантация, конечно, на высшем агротехническом уровне, но и предысторию забывать не стоит. Только одна ошибка – карымы в Забайкалье применяют этот метод и сейчас, отбиваясь от егерей. Итак, участок засеян, осенью даст урожай… Мамаевский, вы чего там возитесь?

Вечный двоечник Мамай гладил по коленке Леонору Сорокину. На последней вечеринке Леонора проиграла Мамаевскому в «американку» – а пари заключали на «все, что хочешь». А что еще можно хотеть от первой красавицы потока? Сорокина отодвинулась. Мамай покраснел. Студенты, особенно те, кто были в курсе, гаденько захихикали.

– Это еще ничего фамилия… – прошептал с верхотуры Генка, склоняясь к Семигину с Максимом, – у меня соседом в Петропавловске был капрал по фамилии Пузо – худой, как лопата. Так он впадал в бешенство, когда при нем называли его фамилию…

– Это ерунда, – возбудился Семигин. – Я недавно читал мемуары одного лейб-гаденыша… Имелась в Ростовской губернии купчиха Евлампия Семижопова. Понятно, что замучила ее такая жизнь: написала прошение Николаю – дескать, избавь, государь, сил нет терпеть, не жизнь, а каторга, только ты вправе дать добро на перемену фамилии… А вправе действительно был только царь – такая вот бюрократия. Прошла Семижопова все инстанции – волостные, уездные, губернские – протолкнула прошение. Уйму сил и средств извела. Добралось прошение до царя, просмотрел Николашка послание, подумал и поставил царственную резолюцию: «Хватит и пяти…»

Была короткая пауза, после чего Чеснокова испытала нечто вроде эйфории. Генка, не сдержавшись, гоготнул, Максим преодолел икоту. Только профессор не разделял этого праздника жизни. Физиономия лектора багровела на глазах. Чеснокова ужаснулась:

– Полундра, братцы, все под столы…

До спецкурса по тому же предмету (и преподаватель тот же самый) оставалось сорок минут. Неудобное «окно» разрывало весь день. Но пропустить занятие – самоубийство. Загорский припомнит, приплюсует поведение на лекции, завалит на экзамене – и здравствуй, осенняя пересдача. Максим прошел полквартала до Университетской площади и расположился под зонтиком открытого кафе «Приют демонстранта». Кормили здесь плохо, но всегда предоставляли зрелище. С незапамятных времен Университетскую площадь (прозванную в народе Балаболкой) облюбовали профессиональные крикуны. Дня не проходило без деклараций и протестов. Городские власти поступили правильно: сняли запреты, ввели налог на митинги и соорудили перед колоннами бывшего Дворянского собрания помост для ораторов – с очень скрипучим настилом.

Сегодня тоже митинговали. Вокруг помоста скопились дюжина протестантов с плакатами, десятка три зевак и две машины местных телеканалов. Рыжий здоровяк с камерой расталкивал скучающих, шагая к трибуне – искал ракурс, при котором горстка собравшихся смотрелась бы многотысячной толпой. В ожидании официанта Максим развлекался зрелищем.

– Спасем от гибели наших товарищей, брошенных в ханский зиндан! Долой тирана, ввергнувшего трудолюбивый кокандский народ в бесправие, голод, нищету! – поставленным баритоном выводил активист.

За спиной застенчиво покхекали. Максим повернулся. Из ниоткуда материализовался юнец – скорее цыган, чем узбек. Протянул разграфленный лист с помарками и ручку, пробормотал, опустив голову: «Помогите нам в нашей борьбе, ну разве вам трудно?» Словно милостыню просил. Трое за соседним столиком уже послали его куда подальше – двое военных и смешливая девчонка легкомысленного поведения, объясняющая парням, что она не Суворов, с простыми солдатами не спит, но, в принципе, если у парней есть деньги и в течение недели они хоть раз мылись… Паренек все совал коллекцию автографов – Максим отстранил тянущуюся руку, проворчал: «Проходи, не подаю». Завертел головой – куда пропал официант?

Борец с тиранией продолжал балаболить. Судя по гладкой ряшке и ладно сидящему костюму, лично его голоду и нищете не подвергали. Физиономия довольная – словно сметаны наелся. Собравшиеся нестройно подвывали – тоже без особой муки. В тени под тополем перекуривали трое полицейских – при щитах, в касках, с дубинками. Позировали для кадра «ожидаются столкновения с антидемократическими силами». Грустный сборщик подписей покинул аполитичное заведение, сунулся к румяному пролетарию, шагающему пить свое законное пиво. Отшатнулся, посланный громко и точно…

Сибирь охотно принимала эмигрантов – места вдоволь, работы хватает. Но у терпимости есть и темная сторона. Вслед за трудягами тянулись диссиденты всех мастей – маньчжурские сепаратисты, российские реставраторы, исламские еретики, японские пацифисты. Случись размолвка с кем-то из соседей – повысят соседи пошлины, прижмут сибирских экспортеров или вспомнят, что по древнему протоколу граница должна пролегать севернее – Кабинет министров Сибирской республики командует «Фас!». Соответствующим эмигрантам подбрасывают на бедность, рекламодатели ориентируют прессу… Вчера, пролистывая каналы, Максим увидел Вечного Плакальщика – политического обозревателя Маданникова. Ростки демократии в Коканде выдраны с корнем, мусульманский радикализм наступает – из Персии в Туран через Месопотамию. Отечество в опасности, не остановим сейчас – орды озверевших от жары фанатиков хлынут в Сибирь… Из нод протеста можно оперы писать. Сегодня угнетенные узбеки, вчера – какие-то славянствующие, позавчера – садомазохистский научный семинар, стихийно выплеснувшийся на улицу (тоже у людей проблемы). Полицейские настучали им по бубнам, но те не обиделись. Кредо у людей такое – прожить жизнь так, чтобы было мучительно больно. Манихеи, бывает, соберутся – полное мракобесие, причем на каждом шагу. Одна из веток христианства. С третьего века шагают по миру. Зародились в Персии, расползлись от Китая до Франции. Как ни давили, бесполезно – вылазят отовсюду. Терминология простая: свои – это «свет», чужие – это «мрак». Реальность – это мрак, общество – мрак, правила – мрак, законы – мрак, правительство – полный мрак (хоть здесь не ошиблись). Зато наркотики и секс – это именно то, что надо…