Читать книгу "Рыцарь Святого Гроба - Александр Трубников"

Застолье, несомненно, удалось. Однако для полного ощущения рождественского праздника не хватало, пожалуй, лишь заплутавшего путника, который, будучи приглашен к столу, мог бы, в благодарность к хозяину, рассказать какую-нибудь занятную и поучительную историю о далеких заморских странах.

Словно исполняя невысказанное желание графа, едва колокол далекого кафедрального собора отзвонил к полунощной, на пороге зала появился алебардщик, несущий службу на входе в донжон.

– Ваша светлость, – обратился он к хозяину пира, – там на входе какой-то крестоносец дожидается.

– Ну, так что же ты стоишь, болван, – прорычал обрадованно граф Гуго, – немедленно зови его сюда! Пусть он займет за столом место, достойное его титула и заслуг, и расскажет нам о своих странствиях.

Алебардщик немедленно исчез, и вскоре, под одобрительный гомон гостей, в зал вошел крестоносец. Зал освещали очаги, закрепленные на стенах факелы и подвешенные на цепях над столами большие масляные лампы, было светло как днем, и всем присутствующим удалось подробно его разглядеть.

Приглашенный на пир купец, делающий барыш на перевозке фландрского сукна в Лион, ввиду незнатного происхождения посаженный в дальнем конце стола, а стало быть, у самого входа, смог разглядеть наряд рыцаря вблизи. Как он рассказывал впоследствии, его сразу поразило, что скроенные точно по фигуре котта и обтягивающие ноги брэ[1] были пошиты из дорогой миланской ткани. Пожалуй, не только хозяин замка – граф, но и всесильный епископ вряд ли могли себе позволить раскошелиться на подобное облачение. А уж носить его запросто, как дорожный наряд, мог, на его, суконщика, взгляд, разве что король Франции или сам император Фридрих.

Сидевший рядом с купцом щитовой рыцарь, чьи владения составляли всего полтора акра, в свою очередь, разглядел золотые шпоры на покрытых грязью мягких замшевых сапогах и меч, так ладно висящий на потертом кожаном ремне, что вытащить его можно было одним быстрым движением.

Старый подслеповатый барон, участвовавший еще в походе императора Фридриха Барбароссы, заметил на сюрко[2] вновь прибывшего прямой желтый крест, по углам которого были расшиты четыре креста поменьше, и с огромным удивлением распознал в нем герб Иерусалимского королевства.

Прочие участники пира, не искушенные ни в ремеслах, ни в военном деле, обратили внимание разве что на жесткий, немигающий взгляд вновь прибывшего, который приличествовал скорее не приглашенному к столу путнику, а ангелу мщения, ни с того ни с сего спустившемуся на землю в тихую святочную ночь. Несмотря на полную абсурдность такого предположения, оно тем не менее подтвердилось. Не давая никому опомниться, рыцарь сделал несколько шагов вперед, вытянул из-за пояса черную перчатку тончайшей лайки и, швырнув ее прямо в сидящего во главе стола графа, громко и отчетливо произнес:

– Гуго Колиньи-ле-Неф! Ты бесчестный человек, чьи деяния недостойны звания рыцаря, плохой христианин, убийца и трус. Я вызываю тебя на смертельный поединок!

Перчатка, не долетев до конца стола, угодила в стоящую перед графом большую миску, полную мясной подливы, и выплеснувшаяся жидкость обрызгала синий бархатный камзол. В зале воцарилась мертвая тишина, которую нарушало лишь глухое ворчание грызущихся за объедки собак…

Пока граф медленно поднимался, не зная, что ему делать в первую очередь – звать слуг, чтобы они сменили его праздничный наряд, или хоть как-то ответить на совершенно нелепый и неожиданный вызов, его опередил сидящий по правую руку вассал.

– Да какой там еще поединок, двенадцать гентских карликов! – громыхнул, вставая из-за стола, приземистый и широкоплечий рыцарь. – Тут сейчас и порешим наглеца.

Грубо расталкивая соседей, он начал вылезать из-за стола. Троюродный брат графа Гуго, шевалье де Лерман, от одного лишь упоминания имени которого трепетали все вилланы в округе, имел в Гренобле репутацию отчаянного рубаки, совершенно безжалостного человека, насильника и пьяницы. Главным его подвигом, не считая сотен ограбленных под видом сбора дани крестьян, а также взятых силой крестьянок и бургерских дочерей, было то, что на прошлогодней осенней ярмарке он шутя убил кулаком выставленного на продажу племенного быка и, пользуясь благоволением графа, не понес за это никакого наказания.

– Не желаете спуститься во двор? – глядя прямо в глаза приближающемуся Лерману, хладнокровно поинтересовался пилигрим.

– Какой еще двор, гром меня разрази! – прорычал рыцарь, пьяно хватаясь за рукоятку меча.

Блеснуло широкое лезвие тяжелого германского фальшона,[3] засвистел разрезаемый воздух. Гости затаили дыхание в ожидании того, как полуразваленное тело странного и неосмотрительного путника упадет на землю, покрытую, по случаю праздничного приема, толстым слоем чистой соломы.

Однако крестоносец оказался проворнее, чем это можно было предположить. Он сделал шаг назад, едва заметным движением отклонился в сторону и нанес потерявшему равновесие Лерману молниеносный колющий удар. При этом никто не успел заметить, как и когда он обнажил свой меч. Де Лерман остановился и вздрогнул всем телом. Затем лицо его исказила гримаса, в которой было трудно сказать чего больше – боли или изумления. Покачавшись взад-вперед, он обрушился на пол лицом вниз, чуть подергал ногами и затих. Вскоре из-под неподвижного тела, расплываясь на каменном полу черным густым пятном, стала шириться кровавая лужа.

По залу прокатился единый вздох удивления, в котором, положа руку на сердце, было не так уж и много сочувствия. Де Лерман с его жестокими выходками и буйным нравом сидел в печенках едва не у всех жителей города.

– Стража, взять его! – рявкнул шателен замка, отвечающий за безопасность пирующих.

Пять алебардщиков, повинуясь приказу начальника, ринулись на незваного гостя, но и тут рыцарь оказался на высоте. Он отскочил к стене и, выставив вперед меч, начал защищаться столь ловко и умело, что вскоре двое нападавших со срубленными древками алебард вынуждены были ретироваться, а трое их товарищей, быстро сообразив, что они имеют дело с крайне опасным противником, не рискуя нападать всерьез, размахивали своим оружием с безопасного расстояния.

– Стойте! – перекрывая гомон возбужденных схваткой гостей, раздался звучный голос хозяина.

Обрадованные алебардщики немедля исполнили весьма своевременный, по их мнению, приказ и отскочили к противоположной стене.

Граф Гуго стоял, нависая над столом, и, позабыв об испачканном камзоле, рассматривал возмутителя спокойствия тяжелым, не предвещающим ничего хорошего взглядом.