Читать книгу "В поисках бриллиантовой диадемы - Владимир Аверин"

Глава II НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ СЛАВЫ

В красном полумраке просторной кладовки, стены которой были оклеены большими, маленькими и совсем крохотными фотографиями, среди штативов с развешанными фотоприборами и фотопленками, на ящике с фотобумагой сидел Вадик Ситников и, склонившись над белым листом с ускользающими бликами, наводил резкость винтом фотоувеличителя.

Достав чистый лист фотобумаги, он положил его под красный луч увеличителя, затем щелкнул, открыл, отсчитал, закрыл, вынул, бросил в наполненную раствором ванночку и стал наблюдать за погружающимся в проявитель листом, на котором начали проступать нити, полосы, пятна. Они медленно превращались в фотографию породистой лошади, несущейся по кругу цирковой арены.

Промыв отпечаток и положив его в ванночку с закрепителем, Вадик посмотрел на часы, потом на телефон и тяжело вздохнул — со вчерашнего дня ему еще никто не позвонил. Почти все его друзья на каникулы уехали из Москвы, и теперь не перед кем было похвастаться своим первым опубликованным в журнале фотоснимком.

Журнал поступил в продажу позавчера, а вчера Вадик попросил отца купить пятьдесят экземпляров этого журнала и очень расстроился, когда отец принес только десять. Но еще больше он расстроился, когда понял, что дарить журналы в общем-то некому, что у его подъезда не толпятся поклонники и никто не собирается клянчить у него автограф.

В итоге из десяти экземпляров ему удалось пристроить только два: один он подарил Дине Кирсановой, а второй — Вите Пузыренко, по прозвищу Пузырь.

При этом у Вадика не хватило фантазии даже для двух дарственных надписей. Дине он написал размашистым почерком в левом верхнем углу фотографии: «Дине Кирсановой, с наилучшими пожеланиями. От автора». А Пузырю — тоже в левом верхнем углу: «Вите Пузыренко, с наилучшими пожеланиями. От автора».

Пузырь сравнил две надписи, недовольно покачал головой и угрюмо посоветовал: «Ты бы хоть цвет фломастера поменял... для разнообразия».

И все. Ни похвал, ни комплиментов, ни обсуждений его мастерства, ничего. Ти-ши-на.

Правда, от Дины Кирсановой Вадик и не ждал похвал, ведь именно она была изображена на фотоснимке; и еще неизвестно, кого полагалось хвалить за то, что редакция журнала выбрала этот снимок из сотен других: Вадика за его мастерство или Дину за ее фотогеничность.

Но Пузырь поступил бесчеловечно. На Пузыря Вадик обиделся. Ситников не ждал от него бурной, восторженной реакции, аплодисментов и цветов, но несколько теплых слов Пузырь мог бы сказать. Но он не сказал.

Взяв журнал в час дня, Пузыренко ушел домой (он жил в соседней квартире) и до сих пор ни разу не позвонил, хотя обычно набирал номер Вадика по десять раз на дню, и чаще всего без всякого повода, просто чтобы потрепаться.

Вадик вспомнил фразу «бремя славы» и подумал: почему бремя? Бремя — это что-то тяжелое, что трудно вынести, а ему легко, даже чересчур легко. Он сейчас не отказался бы выслушать несколько комплиментов в свой адрес, чтобы ощутить если не тяжесть славы, то хотя бы вес телефонной трубки. Но телефон молчал.

Наконец Вадик не выдержал. Он стиснул зубы и сам позвонил Пузырю.

Ну как? — спросил Вадик, не поздоровавшись.

Насчет чего?

Видел фотографию в журнале?

Да ты, никак, белены объелся? Ты же еще вчера всучил мне этот журнал со своей дарственной надписью.

«Всучил»?! — Вадик чуть не поперхнулся, услышав этот оскорбительный глагол.

Ну подарил, — примирительным тоном сказал Пузырь.

Ну и как?.. Тебе понравилось?

Что понравилось?

Ну, вообще... Фотография, журнал... То, что я победил в конкурсе и мой фотоснимок опубликовали? — Вадик старался говорить спокойно, но его терпение кончалось, а Пузырь не спешил одаривать его комплиментами. Судя по приглушенному чавканью, которое доносилось с другого конца провода, Пузырь что-то жевал.

Нольно, — невнятно произнёс Пузыренко.

Что значит «нольно»? Ты хочешь сказать, что моя фотография — ноль, что она ничего не стоит? — вкрадчиво и очень тихо спросил, почти прошипел, Вадик и стал ждать ответа. Он ждал молча, не поторапливая Пузыря и не нарушая тишину, которая воцарилась в кладовке. Такая тишина обычно бывает перед бурей или перед землетрясением.

Наконец Пузырь прожевал кусок, проглотил и только после этого равнодушно, но зато внятно повторил:

Нормально, говорю. Нормально, а не «нольно».

И это все, что ты можешь сказать?

А что еще? Мы с Динкой вчера тебя уже поздравили. Или ты хочешь, чтобы теперь мы поздравляли тебя ежедневно, на завтрак, обед и ужин? Журнал интересный, вот, до сих пор читаю, не могу оторваться, а фотография... Ну что фотография?.. Ничего особенного. Такими фотографиями у тебя два ящика из-под бананов набиты, — спокойно произнес Пузырь. — А так, вообще, ничего. Нормально. И цвет, и свет, и этот, как его... ракурс. Все сделано грамотно. Ты молодец, я тебя еще раз поздравляю с первой публикацией. Теперь ты стал профессионалом. Слушай, Вадик, тут в твоем журнале такая интересная статья, я дочитаю и перезвоню. Ну все, пока, — торопливо закончил разговор Пузырь и положил трубку.

— «Грамотно»! — возмущенно повторил Вадик снисходительную похвалу Пузыренко. — Да что он в этом понимает?!

Вадик три года занимался в клубе «Юный фотограф», мог часами рассматривать журналы мод, в которых публиковали снимки самые знаменитые фотографы мира Ричард Аведон и Аз-зедин Алайя. По их фотографиям он учился ставить свет, выбирать цвет фона, находить выгодный ракурс. Он прочитал десятки журналов «Фотография», но даже теперь не мог с уверенностью определить, какой из его снимков сделан грамотно! А какой-то Пузырь с беспечностью короля наградил его титулом профессионала! Если бы Пузырь разбирался в искусстве фотографии, то Вадик принял бы его слова с благодарностью, но Пузырь был всего лишь Пузырем — одноклассником и старым приятелем Вадика, толстым подростком и круглым отличником, который ничего не понимал в фотографии. «Но с другой стороны, ведь именно это я и хотел услышать. Я хотел, чтобы меня похвалили, — размышлял Вадик, задумчиво почесывая затылок. — И вот, пожалуйста! Пузырь похвалил меня, как мог, но мне от этого почему-то не стало легче, хотя до разговора было чересчур легко... — Вадик понял, что запутался в своих ощущениях и рассуждениях о славе и тяжело вздохнул: — Да-а-а, нелегкая это штука — бремя славы». Зазвонил телефон. Вадик поднял трубку:

Алло?

Добрый день, это квартира Ситникова? — спросил приятный мужской голос.