Читать книгу "Пусть шарик летит - Айвен Саутолл"

«Ты просто замечательный, — говорили ребята, — ты все можешь».

Можно воспользоваться бабушкиной палкой, и не важно, завизжит бабушкино привидение или нет. Размахнуться изо всех сил и швырнуть рукояткой вперед. Трах! Но посмеет ли он пошевелиться, чтобы взять палку? И кто сказал, что пришелец не ответит на удар?

Позвать на помощь? Крикнуть: «Папа! Быстро! Он здесь! Он не станет ждать, пока я до него доберусь. Он здесь! С ножом и саблей. Хочет меня прикончить!»

Но кричать поздно. Об этом говорили часы — они показывали 7.25. Отец уже уехал в город. В доме нет мужчины. Да отец и не понял бы, в чем дело. По утрам он ужасно медленно соображает, и пока до него дойдет, пришелец уже прорвется сквозь москитную сетку и скроется в саду. Человек-невидимка на свободе. Никогда его там не найдут, разве что по следам на граве. Интересно, будут ли кусты расступаться перед ним? Оставит ли он, перебегая с места на место, следы? Нет такого человека, видимого или невидимого, кто бы оказался проворнее Джона Клемента Самнера и мог уйти от него. А может, свалить его камнем, пущенным из рогатки? Трах! Уложить, как Давид Голиафа,[2] прямо на лопатки.

И когда, сраженный камнем, он будет лежать распростертый на траве, может, то, что делало его невидимым, начнет мало-помалу исчезать? И он станет видимым или полувидимым, как привидение. Кто же это будет — сам Маклеод, или один из его подручных, или какой-то недочеловек, чудовище, сотворенное злонамеренными людьми. Беспринципные экспериментаторы — гак говорил отец — впускают безумие в мир и не несут за это никакой ответственности.

И тут в комнату вошла мама.

— Привет, дорогой, — сказала она. — Ты сегодня что-то заспался. — Она шагнула к окну и широко раздвинула шторы. Клик-клик-клик — застучали кольца по карнизу. Удивительно, что они не взвились в воздух и не улетели на орбиту. Звук был такой, словно колотят по голове стеклом, разлетающимся на мелкие кусочки. — Какое чудесное утро! — сказала она сладким голосом. — Пригласим его к нам?

Джон криво усмехнулся. Так, точно его вот-вот стошнит. А внутри у него все зашлось. Ужасное чувство: прибить бы кого, разбить что-нибудь вдребезги, завыть диким голосом. Но он только беззвучно застонал. Где-то под лопаткой противно заныло, и никто не мог расслышать его слов: «Мам, зачем ты это сделала? Почему ты ничего не поняла? Разве ты не знаешь? Могла бы догадаться! Разве не ясно, что это игра?»

Созданная его воображением картина рассыпалась. Придуманное им приключение рухнуло, как здание, в которое попала бомба. (По телику показывали: лавина кирпичей, трескаются и рушатся стены, тучи удушливой пыли, вой сирен и взрывы.) Игра распалась, прежде чем он успел разобраться что к чему и довести ее до конца.

Он рухнул в пустоту и разочарование.

ГЛАВА 2

Взрослым слышать не обязательно

У мамы была эта ужасная детская привычка — разговаривать при Джоне с временем, как с живым существом: «Здравствуй, утро! Здравствуй, день! Здравствуй, вечер!» С ума сойти.

Вот уже две недели как ему исполнилось двенадцать, и разговаривать так — чистое ребячество. Что может быть более жалким, чем глупость взрослых? Она что думает — время ответит ей? («Привет, миссис Самнер!») Вот было бы здорово, если бы это разок случилось. Да она с перепугу упала бы замертво.

Ну конечно, стоит у окна и нежно улыбается, будто там кто-то есть.

— Здравствуй, утро. Заходи, пожалуйста. Пора вытаскивать этого маленького ленивца из постели. За ушко да на солнышко.

— Да перестань, мам.

— Быстренько под душ, Джон.

Он закатил глаза.

— Бррр…

— Завтрак через десять минут. Мы сегодня торопимся. Помнишь?

— Почему?

— Сам знаешь почему.

— Ненавижу этот город, — заныл Джон. — Почему я должен ехать? Почему нельзя остаться? В город женщины ездят, ребятам-то зачем?

— Нет, — сказала она. — Тебе нельзя остаться.

Клюнула его в щеку и тут же со смехом исчезла, оставив позади залитое солнцем распахнутое окно.

Джон покосился на окно, на невидимые следы привидения, вокруг которого он построил свое приключение. Ничего не осталось. За окном только сад, попугаи, со смаком пиратствующие на яблоне, скворцы, трепещущие крыльями в заполненной водой большой раковине, да пылающий огнем шиповник и серебристая листва березы, мерцающая, как море.

Тысяча и одно проклятие! Чудная игра могла получиться. И тут она является.

Джон застонал: целый день ничего не делать! Только таскаться за ней, как собачонка на поводке. Только стоять и ждать, сидеть, изнывая от безделья, и снова ждать. И еще этот зануда мистер Маклеод будет приставать.

«Ненавижу город».

Он вывалился из постели и зашаркал в ванную, волоча халат за рукав. «Папа правильно говорит, — бормотал он, снова возвращаясь к своему приключению, — только мужчины разбираются в тонкостях, женщины не разбираются. Шекспир был мужчиной. И Микеланджело был мужчиной. И Моцарт был мужчиной. Женщины — слезливые слюнтяйки».

Он высунул язык и стал рассматривать его в зеркале — привычка, которую он перенял у отца. «Бр-р-р-р», — сказал он, хотя его язык был розовым, как новорожденная заря. Потом стащил с себя пижаму и включил душ.

— Сунь голову под душ! — прокричала мама из кухни. — Не забудь вымыть уши!

Оставят его когда-нибудь в покое? Он, кажется, из младшего возраста вышел, а она все командует. Старшие братья разъехались кто куда, вот она на нем и отыгрывается. «Видно, думает, я должен оставаться младенцем до старости».

Он откинул голову и критически осмотрел себя в зеркале. Загорелый, румянец от летнего зноя, квадратные челюсти, черные волосы, карие глаза. Джону правилось свое лицо в зеркале. Всегда нравилось. Он в нем выглядел скорее мужчиной, чем мальчиком, потому что видна была только голова. Некоторые ребята с виду еще совсем мелюзга или прехорошенькие, как девчонки. Только не Джон Клемент Самнер. Нет уж, сэр.

Ребята иногда говорили: «И молодец же ты! Такое умеешь!» Приятно было это слышать. Он просто сиял от удовольствия, и они это знали.

Как-то он подслушал, что говорили взрослые: «По лицу видно — мальчик с характером. И мужественный. Он себя покажет, вот увидите». И еще говорили: «Умный мальчик. Он и должен быть умным. Вы же знаете, кто его отец. И мать тоже такая способная. Когда надо, всегда выручит — прочтет в университете одну-две лекции».

Но однажды Сесил Парслоу начал к нему цепляться. «Умный? Да спорю, за него все уроки мамочка делает. Правда, Джонни-сынок?» — «Ничего она не делает. Сам знаешь, что не делает. Вот врежу тебе, Сисси Парслоу!» — «А может, папочка? “Папочка, дважды два — это сколько? Хочу, чтобы в школе все меня умным считали”». — «Я его так вовсе не называю. А ты, Сисси, гад, каких мало. Тошнит от тебя».