Читать книгу "Созидательный реванш - Юрий Поляков"

Беседовал Дмитрий НАЗАРОВ

«Венский шницель», № 1, январь 2006 г.

Текила с грибами

Мы встретились с писателем Юрием Поляковым в счастливый момент — только-только у него вышел новый роман «Грибной царь» и сразу занял 1-е место в рейтинге продаж. Значит, читают, значит, любят, несмотря на противоречивые, полярные отзывы о его книгах!

— Юрий Михайлович, хочу сделать комплимент: выглядите вы отлично, будто нет за плечами «Грибного царя», да и пишется, кажется, вам сейчас легко.

— Хорошие книги всегда писать трудно, и внешний вид здесь ни при чем. Есть графоманы, а выглядят так, будто через пять минут умрут от творческого истощения, но читать их невозможно, так как пишут левой рукой или ногой. Как известно, один из лучших стилистов американской литературы Френсис Скотт Фицджеральд был человеком светским, весьма авантажным. Один из лучших стилистов английской литературы — Оскар Уайльд вообще был денди, эстет. А тончайший Эдгар По чуть ли не бомжевал. Одно с другим не связано. Серьезная литература всегда пишется тяжело, трудно, многовариантно. Бывают, конечно, озарения, особенно у поэтов, но этому предшествует обычно долгая работа над собой.

— В чем секрет вашей популярности?

— Действительно, я один из немногих писателей, сохранивших известность с советского периода. Нас мало таких. И объяснение тут вот в чем. Во-первых, я писал только то, что меня по-настоящему волновало. К примеру, судьба молодого человека, попавшего в армию, в которой я сам служил. Так появилась повесть «Сто дней до приказа», хотя отлично знал, что тема закрытая. Меня волновало разложение комсомольского аппарата, так как я был связан с комсомолом, — я написал и об этом — «ЧП районного масштаба», совершенно не думая, напечатаю книгу или нет. Когда советскую власть свергли, и наступила ельцинщина, мне не понравилось, что происходит, я написал и об этом, хотя знал — по головке не погладят. А поскольку я нормальный человек, то потом выясняется: то, что волнует меня, волнует и большинство.

— И поэтому вас часто обвиняют в конъюнктуре.

— Естественно, потому что я попадаю в тему. А в тему я попадаю только потому, что специально ее не высчитываю, не думаю — как посмотрят критики, дадут ли Госпремию, не осложнятся ли отношения с властью. Вот первый момент. Второй: я всегда помню, что книгу не только пишут, но и читают. Большинство нынешних писателей — я не беру в счет изготовителей коммерческой книжной продукции — даже талантливые, иногда забывают, что книгу будут читать. И читать ее должно быть интересно, так как занимательность — вежливость писателя. Если же это не интересно, то твоя книга — не художественная литература, а философский трактат, публицистическое эссе. Если ты пишешь художественную литературу, беллетристику, изящную словесность, как говорили, она обязана быть интересной.

— Мы жили в СССР, теперь — в России, но проблемы, поставленные в ваших книгах, остались, ничего не изменилось, возьмем хотя бы «Сто дней до приказа»…

— Изменилось, изменилось — в том смысле, что, когда я написал «Сто дней» в восьмидесятом году и напечатал в восемьдесят седьмом, эта вещь рассматривалась на самом высоком уровне, обсуждалась чуть не на Политбюро. Теперь вы можете написать любые разоблачительные материалы об армии — никто и ухом не поведет.

— Народ хочет отвлечься от забот — его мало что интересует, если только «Дом-2».

— Конечно, людям всегда надо отвлекаться, но не настолько, чтобы забыть, где они живут, и для чего, и что будет с ними и с их детьми.

— За пятнадцать лет устали, занялись собой, по-моему, все — и читатель, и власть.

— Есть читатель, и есть власть. Власть сейчас на печатное слово почти не реагирует. Только на то печатное слово реагирует, которое сама и организует. Это неправильно, так как печать, литература — очень тонкая сигнальная система, чувствующая какие-то социальные изменения задолго до того, как они выходят на поверхность. И умный политик будет читать художественную литературу, чтобы понимать, с какой проблемой он столкнется через лет пять-десять. А народ устал, понятно, но это не значит, что его надо оглуплять и отключать от решения серьезных проблем. Просто надо с ним нормально разговаривать.

— Вот и разговаривают — с помощью сериалов, «Пяти вечеров», «Принципа домино».

— Проблема нынешнего телевидения заключается в том, что им руководят люди, пришедшие в начале девяностых годов. Люди другой эпохи. Эрнст создал антигосударственное телевидение. Когда шел развал государства в девяностые годы, он был востребован.

— Так он и сегодня востребован, новыми властями!

— Вот это и удивительно! Вроде бы начался период медленного восстановления государства, а телевидением руководят люди с разрушительной психологией, ничего не изменится. В этом виновата власть.

— У лучших ваших героев — в душе разлад, они не понимают, как поступить правильно. Ощущается, что и у вас на душе… беспокойно.

— Задача настоящей литературы — отобразить внутренний мир человека определенного времени, страны, и естественно, что литературу интересуют прежде всего конфликтные ситуации.

— Но ведь это очень болезненно — пропускать все через себя.

— И больно, и болезненно. Но что поделаешь? Поэтому я и пишу один роман в четыре года, и одну пьесу в два, а не по четыре романа в год, как некоторые. Да, я переживаю, я переделываю, пишу подолгу. Другое дело, эти романы потом много раз переиздаются, экранизируются, переводятся. Мой роман «Козленок в молоке» выдержал уже двадцать шесть изданий! Я не ожидал такого успеха.

— Почему так хороши у вас дела с изданием книг и хуже — с телевидением и театром.

— С ТВ все понятно: картина России, которую предлагаю я, идет вразрез с той, которую предлагает телевидение. Оно делает вид, что нет трагедий миллионов обманутых людей, которых обобрали, сбросили с определенного социального уровня. Я пишу о реальной России. Поэтому вырезаются сцены из фильма «Замыслил я побег», поэтому долго не хотели показывать «Козленка в молоке» — спасибо Олегу Попцову и ТВЦ. Ведь в «Козленке» мы смеемся над тем, перед чем сегодня ТВ стоит на задних лапках. Спектакль «Хомо эректус» — отдельная история: там идет речь о конфликте, который стараются умолчать, — между тем, кто обворовал и кого обворовали.

— В результате, оказывается, плохо всем.

— Человек, обворовавший других, в конечном счете обворовывает сам себя — если не в материальном, то в моральном смысле. И рано или поздно наступает расплата. Если не для него, то для его детей. Моя проблема связана с тем, что я реалист. И пишу о реальной жизни, реальных конфликтах, поэтому я всегда вхожу в противоречие как с коммунистической идеологией, так и с либеральной. Когда император Николай Павлович посмотрел «Ревизора», то сказал: «Здесь всем досталось, а мне больше всех». Сатира и должна быть такой, чтобы всем досталось. Другое дело, что наши государи не ходят в театры. А если ходят, то на разную ерунду!