Читать книгу "Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул"

— …и вельветовые брюки, — говорит он.

Они не из Hackett — и обратите внимание, какое тщательное внимание я уделяю историческим деталям, потому что Hackett тогда еще не существовало, — а из магазина в пассаже Burlington.

— …и рубашка… — говорит он.

Viyella. М & S.

— …Я хочу сказать… Понимаешь, ты не носил такие вещи в школе, — говорит он.

— По вполне очевидным причинам: я полагал, что в школе мы должны были носить форму.

Нортон смотрит на меня насмешливо-проницательно.

— Джош. Ты ведь из Бирмингема.

— Я живу — как тебе должно быть хорошо известно, потому что ты там неоднократно бывал, — не в самом Бирмингеме. В Оулд Ректори. Там большой сад. Кругом поля. Где пасутся лошади и живут лисы. Извини меня, раз мы заговорили о неубедительности новых образов, то я вспоминаю, что, когда мы виделись в последний раз, ты был блондином.

— Стало быть, ты признаешь, что твой новый образ неубедителен, — говорит он.

— Более убедителен, чем если бы я превратился в какого-нибудь придурковатого студента-левака и стал разрушать систему, крася волосы в черный цвет и выступая за переименование бара колледжа в Зал Манделы.

— В моем колледже это уже сделали.

— Ну, в Крайст-Черче так не поступили и не поступят. Именно поэтому я поступил сюда и не пошел в твой грязный сарай для велосипедов. Класс. Традиции. Стиль. Вот для чего идут в Оксфорд.

— А не ради травки, секса или образования?

— Ну да, ради первых двух.

— Но именно об этом я и говорю. Это настолько типично для тебя. Ты хочешь курить травку и ходить в твиде. Ты хочешь ходить с важным видом, как золотая молодежь, и спать с женщинами.

— Золотая молодежь тоже спит с женщинами, как ты понимаешь. Для чего, по-твоему, существуют секретутки? Но я — не золотая молодежь…

— А кто ты?

— Я — это я. Как ты сказал. Я сам. Я сам. Я сам. Я хочу любить Supertramp и хочу любить Smiths. Я хочу быть крутым и элегантным. Хочу принимать наркотики и пить Krug в клубах Assassins, Buller и Loder и прочих сообществах, в которые желаю вступить. Я хочу трахаться. Это похоже на действие алкоголя? Бывает ли, например, после этого кошмарное похмелье, когда вспоминаешь все, что говорил накануне, и думаешь: «Боже мой, какая я дрянь», — потому что если это так, мне лучше замолчать. Потому что я рассказываю тебе об этом только потому, что ты мой друг. Никому другому я этого не рассказал бы. По крайней мере, мне так кажется. Я понимаю, что у меня здесь есть некоторые проблемы. Не то чтобы это было реальной проблемой, потому что я могу очень мило и откровенно рассказывать о себе — даже тем, с кем только что познакомился. Но иногда я жалею, что так поступаю. Во-первых, я выглядел бы гораздо солиднее. Потому быть крутым — это и значит не слишком раскрываться. Никогда не показывать своих эмоций. Как ты. Потому что, как… — черт, вот что делает эта штука: заставляет говорить такие вещи, как «как». Теперь я начну говорить «старик». Старик. Хе-хе-хе — нет, ты знаешь, как это бывает, когда встречаешь на вечеринке кого-нибудь, кто весь — сердечность, открытость и дружелюбие. «Чудесный малый, — думаешь ты, и в то же время: — Нет, ни к чему заходить дальше, потому что я знаю, что он собой представляет». А с другой стороны, встречаешь кого-нибудь не слишком приветливого, замкнутого и думаешь: «О! В этом малом есть глубина. Очаровательно. И очевидно, что я его не интересую», — и он становится тебе еще более интересен, потому что тогда стараешься доказать ему, как ты интересен, и понравиться ему, поэтому гораздо больше стараешься перед такими, как ты, чем перед такими, как я, и у тебя оказывается больше друзей. Как ты считаешь?

— Хм. В чем вопрос-то? — говорит Нортон.

— А бог его знает. Лучше дай мне еще затянуться — может быть, я и вспомню.

В итоге мы оба еще покуриваем сигарету, валяемся на кровати, хохоча и сцепившись, и очень рады тому, что мы друзья, хотя что-то подсказывает мне — и Нортону, наверно, тоже, — что мы с ним движемся в разных направлениях и не будем так часто видеться, как это бывало в школе.

А пока мы дурачимся, отмечу некоторые зрительные подробности для тех, кто имеет склонность к таким вещам.

Нортон: светлые кудрявые волосы, окрашенные, как я уже сказал, в черный цвет. Высокий лоб, тонкие губы, заостренный нос — думает, что похож на Джеймса Дина с известного плаката, и некоторое сходство при известном освещении просматривается. Голубые брюки, заляпанные краской, противная цветастая рубашка, черные замшевые туфли — все из магазина подержанной одежды, потому что а) так принято у модных художников и б) лишних денег у него нет.

Мои комнаты. Поправляюсь: комната. Потому что даже в Крайст-Черче, если только ты не стипендиат, то живешь первый год в довольно паршивых условиях. Тесная комнатушка в Медоу билдинг, единственное достоинство которой — неплохой вид на Чаруэлл за лугом Крайст-Черч. Думаю, что это как раз то место, где Энтони Бланш декламировал отрывки из «Бесплодной земли» в телевизионной версии «Возвращения в Брайтсхед». Однако в остальном моя комната ничем не привлекательна: кровать, письменный стол, умывальник, корзина для мусора, опустошаемая каждое утро кем-то из обслуживающего персонала.

Тем временем мы с Нортоном прекращаем хохотать и кувыркаться на кровати (вовсе не в духе «мы только что открыли свою гомосексуальность» — так бывает только в романах, а я пишу только правду, как правило), и я размышляю, не попотчевать ли его Программой жизни, которая пробивается у меня из подсознания с того момента, как он подловил меня на смене имиджа.

— Знаешь, что сказал Леонардо да Винчи? — спрашиваю я.

— Нет.

— Напомни, как ты начал заниматься Рескином.

— Так что он сказал?

— Он сказал, что человечество, по большей своей части, способно только наполнять отхожие места. И знаешь, он был прав. Большинство людей на этой планете просто рождается, плодится, живет, умирает. И производит кучу дерьма. Вот и все.

— Мудрость большого мастера.

— Да, но тебя это не пугает? Возможность стать лишь еще одним из тех, кто наполняет отхожие места? С хорошим дипломом, милой работой, милым домом, милой женой, милыми детьми…

— Звучит, надо сказать, мило.

— Ну, ты же понимаешь. Ты хочешь быть художником. А быть художником — это не значит быть милым. Тебе нужна борьба, тебе нужно признание, тебе нужна слава, тебе нужны деньги. И всего этого должно быть много.

— Это было бы еще более мило.

— Но представим себе, что ничего этого не будет. Допустим, что с живописью ничего не выйдет. Разумеется, мы рассуждаем гипотетически, потому что я не сомневаюсь, что со своим талантом ты добьешься огромной славы. Но предположим, что этого не случится. Предположим, что в какой-то момент ты решишь, что нынешние честолюбивые стремления оказались всего лишь юношескими фантазиями; что настало время реалистично взглянуть на вещи; смириться с тем, что в конечном счете тебе было суждено остаться никем.