Читать книгу "Незримый Клинок - Роберт Энтони Сальваторе"

Он повернулся, чтобы выйти, но Кэтти-бри подошла поближе и легонько погладила его по щеке, проведя пальцами по жесткой щетине – он либо решил отрастить бороду, либо просто считал бритье излишним.

Вульфгар взглянул в ее полные нежности глаза, и впервые со времени битвы на плавучей льдине, когда друзья сообща отправили на тот свет злобного Эррту, в появившейся на его лице слабой улыбке мелькнул какой-то отблеск подлинного чувства.

Реджису действительно удалось слопать три порции, и он ворчал из-за этого все утро, после того как друзья вышли из Брин-Шандера, одного из Десяти Городов в суровой Долине Ледяного Ветра. Сначала их путь лежал на север, так идти было легче, а потом поворачивал строго на запад. Далеко на севере можно было разглядеть высокие здания Таргоса, второго по величине города, а дальше, за крышами домов, расстилалась сияющая гладь Мер Дуалдон.

К полудню, преодолев больше десяти миль, они оказались на берегу большой реки Шенгарн, вспучившейся от вешних вод и быстро катившей свои волны к северу. Они пошли по течению к Мер Дуалдон, где в городе Бремене их должна была ждать лодка, о которой заранее договорился Реджис.

Деликатно отклонив настойчивые просьбы жителей города задержаться, чтобы поужинать и отдохнуть, друзья снова пустились в путь, невзирая на протесты Реджиса, нывшего, что он умирает с голоду и с минуты на минуту просто ляжет на дороге. Вскоре они были уже много западнее реки. Родной дом оставался все дальше за спиной.

Дзирту не верилось, что прошло так мало времени, а они уже снова в пути. Вульфгар возвратился к ним. На родной земле царит мир, и все же им не сидится на месте, и снова, послушные зову долга, они торопятся навстречу приключениям.

Капюшон дорожного плаща скрывал лицо дроу, защищая его чувствительные глаза от яркого солнца. Поэтому никто из его спутников не видел радостной улыбки темного эльфа.

Часть I. Безразличие

Я нередко задумываюсь, почему я ощущаю неясное томление, когда сабли мои лежат в ножнах, а в мире вокруг все дышит покоем. Ведь ради этого я и живу, именно за этот покой, о котором мы все мечтаем, когда воюем, я и борюсь, но при этом в мирные времена – бывшие нечастым подарком за семьдесят с лишним лет моей жизни – у меня нет ощущения, что идеал наконец достигнут. Как раз наоборот – мне тогда кажется, что в жизни чего-то не хватает.

Это какое-то нелепое несоответствие, но я понял, что я – прирожденный воин, существо, которое должно действовать. Когда в действии нет необходимости, мне становится тягостно.

Если на горизонте не маячит очередное приключение, если нет чудищ, с которыми нужно, сразиться, и вершин, которые можно покорить, меня одолевает скука. Со временем я понял, что такова уж моя натура, таким я создан, и поэтому в редкие промежутки, когда жизнь кажется пустой, можно найти выход и победить скуку – скажем, разыскать вершину выше прежней и покорить ее.

Сейчас, наблюдая за Вульфгаром, вернувшимся из клубящейся тьмы преисподней, где безраздельно правил Эррту, я замечаю в нем похожие симптомы. Но боюсь, состояние Вульфгара серьезнее, чем обычная скука; он постепенно впадает в глубокое безразличие. Когда-то он так же, как я, не любил покой, однако теперь даже действие не способно излечить его от апатии. Его родной народ звал его к себе и хотел снова поставить во главе союза племен. Даже упрямый Берктгар готов был уступить ему место вождя, потому что понимал, как и все остальные, что под руководством Вульфгара, сына Беарнегара, кочевым племенам Долины Ледяного Ветра жить будет намного лучше.

Но Вульфгар не внял их призыву. И я вижу, что не скромность, не слабость и не боязнь не справиться со своими обязанностями или не оправдать ожиданий людей удерживают его. Со всем этим можно совладать, урезонить себя, прибегнуть, наконец, к помощи друзей, в том числе и к моей. Нет, причина в другом.

Просто Вульфгару все совершенно безразлично.

Быть может, его собственные страдания в лапах Эррту были столь велики, что он разучился чувствовать боль других существ? Может, он пережил такие невыносимые ужасы, что теперь глух к чужим крикам?

Безразличия я боюсь больше всего, потому что от этой болезни нет верного средства. Но если быть честным до конца, то, вглядываясь в лицо Вульфгара, я вижу ее бесспорные признаки. Он так погружен в себя, что воспоминания о перенесенных ужасах заволокли его зрение. Быть может, он даже не понимает, что кто-то другой может страдать. Л если и понимает, то думает, что ничья боль не сравнится с тем, что пришлось вынести ему в шестилетнем плену у Эррту. Утрата способности сопереживать может оказаться самым глубоким и долго не заживающим следом его мук, незримым клинком врага, терзающим его сердце и лишающим моего друга не только сил, но и самой сути человеческой личности. Ибо кто мы есть без сопереживания? Разве можно найти в жизни какую-то радость, если мы не способны понять радости и горести других, если не можем разделить чувства своих близких? Я вспоминаю годы, проведенные в Подземье после того, как я сбежал из Мензоберранзана. Я смог пережить эти долгие годы в одиночестве, если не считать нечастых появлений Гвенвивар, только благодаря своему воображению.

Но я не уверен даже в том, что Вульфгар сохранил эту способность. Ибо для воображения требуется погружение в себя, в свои мысли, но, боюсь, всякий раз, как мой друг обращает мысленный взор внутрь себя, все, что он там видит, – это грязное месиво и ужасы Абисса и пасти прислужников Эррту.

Он окружен друзьями, которые любят его всем сердцем и готовы оставаться с ним до конца, чтобы высвободить его душу из невидимых сетей Эррту. Может быть, Кэтти-бри, которую он когда-то так сильно любил (и, возможно, все еще любит), сыграет самую важную роль в его возвращении к нормальной жизни. Должен признать, мне больно видеть их вместе. Она изливает на Вульфгара столько нежности и сострадания, однако он остается глух ко всему. Было бы лучше, если бы она влепила ему пощечину, глянула бы сурово, чтобы он встряхнулся и понял, в каком состоянии находится. Я хорошо это понимаю, но все же не могу посоветовать ей вести себя иначе, потому что их взаимоотношения гораздо сложнее, чем представляется стороннему наблюдателю. Я думаю лишь о благе Вульфгара, но все же, если бы я убедил Кэтти-бри проявлять к нему поменьше сострадания, это могло бы быть понято – по крайней мере Вульфгаром – как вмешательство ревнивого соперника.

Хотя, может, и нет. Правда, я не знаю, что испытывает Кэтти-бри по отношению к своему бывшему суженому, она стала довольно скрытной в последнее время, но я вижу, что Вульфгар сейчас не способен любить.

Не способен любить… Разве можно сказать о человеке что-либо более удручающее? По-моему, нет, и я многое отдал бы за то, чтобы не говорить этого о Вульфгаре. Но для любви, истинной любви, нужно уметь сопереживать. Сопереживать в радости, в горе, в веселье, в печали. Когда человек воистину любит, его душа становится зеркалом чувств и переживаний другого, и тогда радость умножается, подобно тому как комната с зеркальными стенами кажется больше. И как многочисленные отражения сглаживают неповторимость черт находящихся внутри этой комнаты предметов, так же и горести уменьшаются и бледнеют, будучи разделенными другим существом.